— Тут, брат, наверно, наше дело не выгорит, — отозвался другой.

Толпа, замедляя ход, подошла к мосту. Передние остановились, задние подтягивались и сжимались в плотную массу.

— Служивый, можно переходить? — спросили передние.

— Нет, нельзя.

— To есть как это нельзя и почему нельзя, товарищ гражданин? — спросил жиденький господин в черном пальто с бархатным воротником, в пенсне на покрасневшем носу и с маленькой бородкой клинышком. По выражению лица и по тону голоса было заметно, что он старается язвить и показать «солдафону» свое превосходство и презрение.

— С каких это пор мосты охраняются войсками? От кого это они охраняются? От русских людей, поднявшихся на защиту своего права; от людей, которых морят голодом? Не объясните ли вы нам, любезнейший и достопочтеннейший, эту странную загадку?

— Не мое дело входить в обсуждение этих вопросов. Мое дело исполнить приказ, и я его исполню.

— Вы что же, Царя-батюшку защищаете и на немцев работаете, сепаратный мир в царском дворце готовите? Не пройдет этот номер. Товарищи, вот пред вами типичная шкура, которая хочет выслужиться…

Унтер-офицер сделал шаг вперед. В глазах его вспыхнул мгновенно огонь. Лицо точно преобразилось. Он сделал еще шаг, приближаясь к штатскому господину. Толпа затихла; будто озноб пробежал по телу. Расширенные, остановившиеся зрачки смотрели, впиваясь, в побледневшее лицо другого; от них нельзя было оторваться; они приковывали, как гипнозом. В них была суровая, грозовая сила. Еще шаг, сильный взмах кулаком — и оратель, как метеор, мелькнул и распластался на снегу.

Лицо унтер-офицера приняло прежнее спокойное, строгое выражение. Он повернул спину и отошел назад. В его манере держаться, в холодном бесстрашии, в его взгляде было что-то импонирующее, подавляющее. Толпа почувствовала огромную нравственную силу и склонилась перед ней.

— Ишь, черт, как бьет, — сказал с завистью и как будто с почтением тот рабочий, который восхищался унтером при подходе толпы. — Ловко свистнул. — И сказав эту сентенцию, ни к кому не обращаясь, тихо засмеялся.

— Товарищи, раз по мосту нельзя, так есть же лед. Мы и по льду можем пройти, — крикнул прыщавый юноша в форменном пальто и фуражке, ученик какой-то технической школы.

Выход был неожиданно найден. Через несколько минут по белому снегу пустынной Невы потянулся черный человеческий муравейник.

В эти часы в штабе градоначальства было тревожно. Командующий войсками генерал Хабалов, высокий, плотный, широкоплечий, чернявый, в очках, с большим крючковатым носом на крупном сером лице, по прозвищу Крокодил, нервно курил, о чем-то думал, беспокойно, автоматически мял бумагу в руках и изредка спрашивал у выходившего и приходившего генерала Балка:

— Ну что, как? Какие сведения?

Когда Балк сообщил ему о происходящем на Неве, у Литейного моста, Хабалов как-то осел; глаза его округлились, в них, как в зеркале, отразились испуг, внутреннее волнение, тревога, беспомощность и расслабленность.

— Что же делать? — спросил он глухо и нерешительно у подведомственного ему генерала.

— Спросите мнение у военного министра, ваше превосходительство, — как будто с насмешкой ответил Балк.

— Да, да. Я спрошу… Это хорошо… Послушаем, что он скажет…

Хабалов говорил медленно, точно старался что-то осмыслить, что-то понять, что-то перебороть внутри себя. Телефонная трубка дрожала в его руке. Слышен был разговор.

— Они переходят Неву по льду… В толпе несколько тысяч человек… Да, да, в голове несут красное знамя… Положение очень трудное. Стрелять по бунтовщикам — это одно, а стрелять по толпе, требующей только хлеба, — это совсем другое… Ну конечно… Я подумаю…

Балк из отрывочных фраз кое-что понял, но не все.

— Что он предлагает? — спросил у опустившегося в кресло Хабалова.

— Разгонять толпы, по возможности не прибегая к оружию. Он говорит, что ужасное впечатление произведет на наших союзников, когда толпа разойдется и на Невском останутся трупы. По переходящим Неву по льду предлагает стрелять, но так, чтобы пули ложились перед толпой. Я считаю эту меру бесцельной… Да, да — бесцельной и бесполезной…

Прыщавый юноша в форменной шинели шел впереди толпы, а за ним два парня несли метра полтора красного кумача. Юноша пристал к толпе случайно, когда избивали Шалфеева. Но теперь он чувствовал себя ведущей частицей этого черного людского потока. Ему казалось, что он совершил нечто необыкновенное, замечательное, сверхгероическое. Распаленная фантазия рисовала ему картины головокружительные. Он славный полководец, ведущий за собой «несметные полчища». Он герой, чье имя будет у всех на устах. Честолюбивый бесенок подсказал ему фразу, недостававшую для величия минуты: «И слабым манием руки на русских двинул он полки». Юноша вспомнил фразу, и лицо его расцвело.

С той стороны Невы набережная чернела от множества людей, с любопытством наблюдавших за необычайным зрелищем. Было видно, как легкий ветер колыхал складки красного полотнища над толпой, рассыпавшейся по белому простору реки. У широких спусков на Неву — ворот через гранитный парапет — спешно собиралась полиция.

— Очень эффектно, очень эффектно, — говорил соседу один из наблюдавших. В тоне голоса было полное, невозмутимое спокойствие. Никакой тревоги, только любопытство. — Посмотрим, посмотрим, чем это кончится.

— А не лучше ли нам подобру-поздорову подальше отсюда. А то не ровен час, как бы не случилось «в чужом пиру похмелье». Как бы не влипнуть в грязную историю.

— Ну что вы! Что может быть? Стрелять, наверное, не будут. А если и начнут стрелять, то мы спрячемся за этим гранитом. В крайнем случае махнем через улицу в подворотню. Упустить такую редкую возможность, как бой толпы с полицией, просто грешно. Такие события не часто бывают. Смотрите, смотрите…

Голова толпы приостановилась. Черный муравейник надвигался сзади, полз вправо и влево, рассыпался, удлинял крылья и все больше и больше сближался с берегом. Прыщавый юноша был теперь на виду у всех. Он что-то кричал, что-то кому-то повелевал и что-то показывал «манием руки».

Очевидно, заметив наряды полиции, сгруппировавшиеся у проходов, в чьей-то голове мелькнула мысль: прорваться в обход через гранитную стену. Может быть, приказ отдал кто-нибудь из тех, кто шел сзади за красным флагом, а может быть, счастливая мысль пришла в пылкую голову все тому же прыщавому юноше, богоданному «полководцу». Толпа следовала, как стадный зверь, который не рассуждает.

У берега озверелые, грязные и словно помешанные люди, мужчины и женщины, бегом бросились к гранитному парапету, ползли, как черви, на стену, переваливаясь животами через гранит, и вмиг, смешавшись с толпой зрителей, заполнили улицу.

На набережной происходило что-то небывалое и дикое, как сцена из сумасшедшего дома или один из эпизодов столпотворения. Некоторое время была настоящая каша. Бесчисленное множество людей смешалось в зыбкую гущу. Одни сторонились на тротуары и в подъезды,