– Мне кажется, – признался Ирвин с едва заметной, скромной улыбкой, – что я нравлюсь дамам.

Я взяла пустую раковину от улитки и выпила травянисто-зеленый сок. Я понятия не имела, можно ли так делать, но после долгих месяцев здоровой и пресной больничной диеты мне жутко хотелось жирного.

Из телефона-автомата в ресторане я позвонила доктору Нолан и попросила разрешения переночевать в Кембридже у Джоан. Разумеется, я понятия не имела, пригласит ли меня Ирвин снова к себе домой после ужина, но мне казалось многообещающим то, как он избавился от Ольги, жены другого профессора.

Я откинула голову и осушила бокал «Нюи-Сен-Жорж».

– Тебе очень нравится вино, – заметил Ирвин.

– Только «Нюи-Сен-Жорж». Я представляю святого Георгия… с драконом…

Ирвин взял меня за руку.

Я считала, что первый мужчина, с которым я пересплю, должен быть интеллигентным, чтобы я его уважала. В двадцать шесть лет Ирвин был профессором с докторской степенью, и у него была бледная, без волос, кожа, как и подобает молодому гению. К тому же мне нужен был мужчина искушенный, чтобы компенсировать мою неопытность, и с этой стороны наличие у него множества любовниц придало мне еще больше уверенности. Затем, во избежание всяких осложнений, нужен был кто-то, кого я не знала и кого больше никогда не увижу, – некий безликий исполнитель, похожий на жреца из рассказов о ритуалах диких племен.

К концу вечера все мои сомнения насчет Ирвина полностью рассеялись.

С того самого момента, как я узнала о падении Бадди Уилларда, моя девственность тяготила меня, словно камень на шее. Она так долго представляла для меня огромную важность, что у меня вошло в привычку защищать ее любой ценой. Я отстаивала ее пять лет, и мне это надоело до чертиков.

И только когда Ирвин, после нашего возвращения в его квартиру, обнял и понес меня, полупьяную и податливую, в абсолютно темную спальню, я пробормотала:

– Знаешь, Ирвин, по-моему, мне надо тебе сказать. Я еще девственница.

Ирвин рассмеялся и увлек меня на постель.

Раздавшийся через несколько минут возглас изумления подтвердил, что Ирвин не очень-то мне поверил. Я подумала: как же здорово, что я приняла все меры предосторожности чуть раньше, поскольку в полупьяном состоянии тем вечером никогда бы не удосужилась провести столь деликатную и необходимую процедуру. Я лежала, восхищенная и обнаженная, на грубом одеяле Ирвина, в ожидании того, когда начнет проявляться чудесная перемена.

Но все, что я почувствовала, – это острую, на удивление сильную боль.

– Мне больно, – сказала я. – А должно быть больно?

Ирвин промолчал. Потом ответил:

– Иногда бывает больно.

Очень скоро он встал и направился в ванную, и я услышала шум льющейся из душа воды. Я не была уверена, совершил ли Ирвин то, что хотел, или же моя девственность каким-то образом ему помешала. Я хотела спросить его, осталась ли я девственницей, но так и не решилась. Между ног у меня текла теплая жидкость. Я осторожно потянулась вниз и потрогала ее.

Поднеся руку к пробивавшейся из ванной полоске света, я увидела на кончиках пальцев что-то черное.

– Ирвин, – нервно сказала я, – принеси мне полотенце.

Вернулся Ирвин, обмотанный полотенцем вокруг пояса, и бросил мне еще одно полотенце, поменьше. Я засунула его между ног и почти сразу же вытащила. Оно было наполовину черным от крови.

– У меня кровь! – вскрикнула я и быстро села на постели.

– О, такое часто случается, – уверил меня Ирвин. – Все будет в порядке.

Потом мне вспомнились рассказы об испачканных кровью брачных простынях и емкостях с красными чернилами, которыми пользовались уже лишившиеся девственности невесты. Я подумала, много ли из меня вытечет крови, и легла, прижав к себе полотенце. Мне вдруг пришло в голову, что кровь – это и есть ответ на мой вопрос. Скорее всего, я уже не девственница. Я улыбнулась во тьму, ощутив себя причастной к великой традиции.

Я осторожно приложила к ране чистую часть белого одеяла, подумав, что, как только кровотечение прекратится, я уеду обратно в клинику на одном из последних трамваев. Я хотела обдумать и оценить свое новое состояние в спокойной обстановке. Но полотенце оказалось черным, и с него капало.

– По-моему… мне лучше поехать домой, – еле выдавила я.

– Ну не прямо же сейчас.

– Нет, по-моему, лучше сейчас.

Я спросила, можно ли позаимствовать у Ирвина полотенце, и засунула его между ног, как марлевую прокладку. Потом натянула на себя пропотевшую одежду. Ирвин предложил отвезти меня домой, но я никак не могла позволить ему приехать со мной в клинику, поэтому нашарила в сумочке адрес Джоан. Ирвин знал, где находится нужная мне улица, и ушел заводить машину. Я была слишком расстроена, чтобы сказать ему, что кровь все еще течет. Я каждое мгновение надеялась, что она вот-вот перестанет.

Но когда Ирвин вез меня по пустынным заснеженным улицам, я почувствовала, как теплая струйка протекла сквозь преграждавшее ей путь полотенце и мою юбку на сиденье машины.

Пока мы, сбавив скорость, медленно проезжали мимо освещенных домов, я думала, как удачно, что я не избавилась от девственности в общежитии или дома, где подобная скрытность и маскировка были бы невозможны.

Джоан открыла дверь с выражением радостного удивления на лице. Ирвин поцеловал мне руку и попросил Джоан, чтобы та хорошенько обо мне позаботилась.

Я захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, чувствуя, как кровь гигантской волной отливает у меня от лица.

– Послушай, Эстер, – спросила Джоан, – что, черт побери, случилось?

Я подумала, когда же она наконец заметит, что у меня по ногам течет кровь, липкой струей просачиваясь в черные лакированные туфли. Я подумала, что могла бы умирать от пулевого ранения, а Джоан так бы и таращилась на меня в ожидании, что я попрошу у нее чашку кофе и бутерброд.

– Твоя соседка-медсестра здесь?

– Нет, она на ночном дежурстве в «Каплане»…

– Это хорошо. – Я слегка скривилась, когда очередная порция крови преодолела набухшую от влаги преграду и начала томительное путешествие в мои туфли. – То есть… плохо.

– Вид у тебя какой-то странный, – заметила Джоан.

– Вызови лучше врача.

– Зачем?

– Да побыстрее.

– Но… – Она еще ничего не заметила.

Легонько охнув, я нагнулась и скинула одну из потрескавшихся от холода черных туфель из «Блумингдейла», подняла ее и поднесла к выпученным глазам Джоан. Потом перевернула и смотрела, как та таращится на стекающую на бежевый ковер струйку крови.

– Господи! Что это?

– У меня кровотечение.

Джоан то ли подвела, то ли дотащила меня до дивана и заставила лечь. Потом подложила подушки под мои перепачканные кровью ноги. Затем отступила на шаг, выпрямилась и спросила: