в расписное шёлковое одеяло тело укрывалось разрыв-травой – вы не встречали её в природе: она похожа на длинный лист камыша. Занимаясь огнём, разрыв-трава разбрасывала повсюду зелёные искры, шипела, как кошка, трещала, как цикада, в воздухе метались, закручиваясь в спирали, тлеющие угольки. Едва коснувшись остылой крови усопшего, зелёный цвет языков пламени сменялся на белый, и пламя вздымалось костром. Плот спускали вниз по реке, предавая водам.

Мы, бенгардийские тигры, верим, что если ночь выдалась звёздной и тихой, то покойному прощается всё совершённое им зло, и в эту же ночь Белая мать-тигрица укладывает его в колыбель, где он засыпает сладчайшим вечным сном…

– Не хочу прерывать твою увлекательнейшую историю, – настороженно проговорил Репрев, – но вам не кажется, что поднимается ветер?

Стоявшее безветрие нарушило лёгкое дуновение ветерка; он блаженно охлаждал сопревших от тяжёлого перехода по непролазным топям искателей малахитовой травы, пощипывал, как пёрышки, огниво, игрался с ним, клоня блуждающий огонёк набок, и тот, словно неваляшка, снова вставал золотисто-голубым штыком. Шелестел ольшаник. Шуршал папоротник, его гранёные листья размеренно качались, словно прыгая по воздушным волнам. Клонило в сон на мягкие, изнеженные подушки мха скудные болотные травы: безголосо тряслись погремушки молодых хвощей, читали заговоры заросли осоки, качался багульник – в глазах Умбры он был малюткой-елью; будто раненая птица, бил крылом белокрыльник.

Всё в единочасье пришло в движение, затараторило на своём иносказательном языке, раскованно судача о непрошеных гостях. Ветер обретал силу, и вместе с ним шушукающий шёпот переходил в громкую речь с шикающим библиотечным замечанием, а потом и вовсе – в обозначенный вой.

Недолго думая, искатели окружили Астру: Алатар положил передние лапы ему на плечи, скрестив за шеей, задними балансируя по скользкому мху и стараясь не запнуться об выпирающие гребешками оголённые корни; Астра же запрятал голову под тигриную грудь – тигриное сердце долбило в нагрудник доспехов – и с выточенными, как наконечник стрелы, слезящимися от ветра глазами впирался в трепещущее, рвущееся пламя. Репрев перекрёстом забросил свои передние лапы на плечи Алатара, нескладно переступая, как на пуантах, задними лапами. Агния, посадив себе на шею Умбру, шла, кажется, осторожнее остальных, подстраиваясь под их темп и не отрывая взгляда от ног. Но весь их с Умброй трюк заключался в том, что он навис над всеми, укрывая и Астру, и Алатара, и Репрева.

Как бы плотно они ни старались жаться друг к другу, необузданный лютый ветер, конечно, находил лазейки и щели – трудно их было не найти: он бил подло, снизу, из-под ног, волной с сабельным изгибом, раздёргивал края одежды, раздувал штанины, распирал, вздымая, рубаху Астры, взбивал платьице Агнии, пакостно гогоча, завывал под бронёй Алатара, срывал шапку с Умбриэля.

– Ветер усиливается, – сам ревел, соревнуясь с ветром, кто громче, Астра, – мы не сможем дольше беречь огниво!

– Что?! – натужно вопил ему в самое ухо Алатар.

– Мы не сможем… сберечь… огонь! – доносились уже до тигриных ушей разносимые обрывки фраз от срывающего голосовые связки Астры.

– Умбра, крепче держись, крепче! – визгливо голосила Агния.

Умбра молчал, но Агния знала, что он её слышит, по тому, как его хваткие ручонки нещадно, но без умысла сдавливали ей до обморочного головокружения горло.

– Если сейчас же что-то не предпринять, он потухнет! – истошно стонал Репрев в унисон стону несмолкаемого ветра.

Астра, Алатар, Репрев, Агния и Умбра двигались как единый организм, кружась с ветром; ветер, выпущенный на волю недоброй силой, сдирал последние штришки глохнущего света в неестественно тёмной ночи, и пятёрку отважных искателей всё сильнее и сильнее окутывал чернильный, космический мрак. Ветер ввёртывался в ушные раковины, забиваясь в их самую глубь, оглушал, и за ним уже не слышался его же собственный неистовый вой. Ветер вычёсывал пряди слёз, отбирая последнюю надежду вглядеться в господствующий и всепоглощающий мрак.

Ветер кольцами гонял вокруг пятёрки ещё, казалось бы, совсем недавно сбросивший с себя погребальные снежные одежды листовой опад, промозглый, разящий прелостью и прогорклостью, с включениями почерневших от сырости еловых иголок. Но всего этого пятёрка уже не видела: мрак теснил их всё ближе и ближе друг к другу, наступал, словно цепью сковывая плечи искателей.

Искатели шли наобум, надеясь на одно только чудо: чтобы никто не упал, не отделился от остальных, чтобы на веки вечные не увязнуть в трясине и, самое главное, чтобы не погасло огниво.

Алатар решился на отчаянный шаг: видя, что Репрев, – наверное, с отчаяния, – разинув пасть, тянется к огниву, опередил его. Огниво до одури прожгло рот бенгардийца, словно крапива: нёбо, вертящийся язык, щёки… Но на удивление ожогов не оставило. Между зубами брезжил свет – морду перекосило в гримасе боли. Алатар полоскал рот огнём, словно пытался прожевать горячий кусок мяса. Немело во рту, словно каждая клеточка огрубевала, подобно осеннему листу. Слёзы лились из тигриных глаз.

Алатар чувствовал, как Астра, напрасно теряя силы, пытался открыть его пасть, Астре помогала Агния, Агнии – Репрев, а Репреву – Умбра. Но Умбру Агния заботливо, но твёрдо прятала за спину. Он упирался, выдавливая ногами жижу из мхов, жалобно кричал, обыкновенно, как и любой ребёнок, плакал, всхлипывал, нагнетая безысходную напряжённость.

«Только бы Умбра не поскользнулся, только бы не поскользнулся! – проносилось в голове у Агнии, а рядом с этой мыслью неслась другая: – Что этот тигр творит? Он же убьёт себя! Как же ему должно быть больно… Ради чего ты терпишь такие страдания? Ради нас? Или ради себя? Какое тебе дали предупреждение, храбрый бенгардиец?»

Репрев боролся с тигриной самоотверженностью по-своему: вцепился зубами в его переднюю лапу в надежде пересилить боль, причиняемую огнивом. Но Алатар не собирался разжимать челюсти.

«Из чего сделан этот бенгардиец? – рассуждал в нарастающем волнении Репрев. – Мне даже на миллиметр не прокусить его толстую шкуру, как бы я ни старался. Что это: моя слабость или его сила, неуязвимость? Что за ерунда? Я не могу быть таким слабым и никчёмным, не могу…»

Алатар проглотил огниво. На секунду тишиной остекленели все звуки, и на головы искателей, пробивающихся через болота Зелёного коридора, упала непроницаемая темнота. Но лишь на секунду, на миг: когда она миновала, стеклянные скорлупки, в которые были заточены звуки, лопнули, и они вырвались на свет, рождённый из тигриного брюха, укрытого доспехами.

– У тебя что, в животе светлячки завелись? – на найдясь что сказать, спросил Репрев, отпустив наконец из пасти тигриную лапу.

– Меня больше беспокоит вопрос: ты это спрашиваешь у живого Алатара, полуживого или не… не совсем живого? Потому что наш Алатар встал столбом, – раздался неверный голос Агнии.

Но,