никто не может принять решение, не сославшись на него или Собчака. Нет никакой организации. Его помощник, женщина, [пользовалась] двумя телефонами одновременно и умудрялась при этом показывать подруге журнал [западной моды]».

Вскоре к секретарю Марине Ентальцевой присоединился личный секретарь Игорь Сечин, работавший в 1980-х годах переводчиком в советской армии в Анголе и Мозамбике под эгидой ГРУ - службы военной разведки. Сечин, коренастый, мускулистый мужчина лет тридцати с темными, коротко стриженными волосами, которого можно было принять за вышибалу ночного клуба, служил Путину с преданностью лимпета. Как и его начальник, он был выходцем из рабочего класса и вырос в бедном пригороде Ленинграда. В Смольном он взял на себя роль привратника и попытался навести видимость порядка. Но в первые месяцы даже Сечину не удалось привить реальное чувство дисциплины. Большая слабость Путина - это его кабинет", - вздыхает Сергей Покровский, один из членов комитета. Царит дезорганизация, повсюду летают бумаги.

В каком-то смысле это было в характере. Бывшая учительница Путина, Вера Гуревич, жаловалась, что в студенческие годы у него на парте всегда был беспорядок, пока вдруг его не стало, и она узнала, что он ушел на службу в КГБ.

Но здесь действовало и нечто другое. Российские начальники обычно управляют с помощью ударов. Это было не по-путински. Марина Ентальцева вспоминала, что в первый день, когда он пришел в офис, она как раз красила губы. Она предполагала, что ее уволят на месте. Но он сделал вид, что ничего не заметил. Это было не по-русски, или, по крайней мере, нетипично. Она не знала, как к этому относиться.

Многие российские коллеги Путина, в том числе и те, кто не любил Собчака и его администрацию, считали его впечатляющим оператором. Покровский, впоследствии с отвращением уволившийся из мэрии, говорил, что у него "острый ум, он быстро все решает и профессионально разбирается в делах". Александр Беляев, откровенно заявив: "Я не люблю Путина", признал, что "он понимает, как сотрудничать с людьми, как использовать их в своих интересах". Даже Валерий Павлов, который во время их совместной работы считал его "замкнутым и скрытным, ничего не выдающим", отметил, что он быстро поставил под свой контроль целые районы администрации. Иностранцам понять его было гораздо сложнее.

Самой распространенной реакцией было вообще не замечать его присутствия. Западные послы, приезжавшие из Москвы, говорили потом: «Я его совершенно не помню. Вообще ничего. Я, наверное, пожимал ему руку - но абсолютно ничего не помню». Яакко Калела, занимавший пост советника по национальной безопасности при нескольких президентах Финляндии , вспоминал, что всякий раз, когда Путин приезжал с Собчаком в Хельсинки, "он как-то исчезал в обоях".

Барбара Хэй, которая много общалась с ним в 1991 и 1992 годах, когда пыталась найти помещение для британского консульства в Санкт-Петербурге, записала в своем дневнике, что он попеременно то "любезничал", то выглядел "усталым и больным":

[Он был невзрачный, невысокий, с тонкими, всклокоченными волосами, с пастозным лицом... Но я сказал себе, что тогда никто не выглядел хорошо, учитывая питание, климат, воспитание и так далее... Он был небольшого роста, тихий, не выпячивал себя... Никаких разговоров. Ничем себя не выдавал. Не очень изящный... Вполне деловой и к делу. Не общительный: он был сосредоточен исключительно на деловой стороне своей работы... Он носил один из тех блестящих костюмов, которые носили тогда российские чиновники - "блестящие костюмы и остроконечные носки"... И [в тех редких случаях, когда он посещал дипломатические приемы], он не циркулировал: он не работал в зале. Казалось, он никогда не хотел быть там: это была работа. Даже не обязанность, а рутина. Это была рутина, потому что он считал светские беседы и общение пустой тратой времени, а он этого не любил. Он не терпел дураков. Он мог быть нетерпеливым и не возражал, если это проявлялось.

Чарльз Райан, 25-летний американец, работавший заместителем Бориса Федорова в ЕБРР, вспоминает, как однажды утром в 1992 г. он пришел в офис Путина с просьбой об отмене налоговых льгот для компании Gillette, которая хотела реконструировать старый завод оборонной промышленности и превратить его в совместное предприятие по производству бритвенных лезвий:

Он выглядел уставшим, у него было не очень хорошее настроение, и он сказал: "Я видел вашу презентацию. Я все понял. Нам не нужно повторять ее". Я был довольно раздражен, потому что я много работал над этим, [поэтому] я сказал: "Действительно! Скажите мне, что вы поняли? Тогда он очень разозлился и сказал: "Я вам скажу, что я получил. Мы недавно у власти. Мы хотим остаться у власти. Остаться у власти - значит обеспечить людей практической выгодой от нашего пребывания у власти, что в основном означает рабочие места. А рабочие места требуют капитала. У нас его сейчас нет, а у иностранцев есть. Значит, нужны иностранцы. А иностранцы требуют налоговых льгот. Поэтому налоговые льготы означают, что мы остаемся у власти".

Хорошо", - согласился Райан, в достаточной степени успокоившись: "Думаю, вы поняли". Подход Путина, подумал он впоследствии, был абсолютно прагматичным. Проект Gillette был реализован и стал одним из самых успешных совместных предприятий в городе.

Если Путин выглядел вечно уставшим, то это было так. В большинстве случаев он уезжал с дачи рано утром и возвращался только к полуночи. Объем работы был непосильным. Как сказал другой молодой американский чиновник, "он был человеком, который заставлял поезда ходить вовремя для Собчака". В летние выходные Путины приглашали 15-20 гостей, бизнесменов и городских чиновников, на шашлыки, к раздражению их строгого старого соседа-коммуниста Василия Головко, который раздражался из-за больших иностранных машин, припаркованных под его окнами, водители которых, "мускулистые, упитанные молодые парни, играющие музыку или читающие газеты, не обращали ни малейшего внимания, когда я пытался их приструнить". Но даже на даче Путину было трудно расслабиться. Всегда находилось какое-то неотложное дело, которое нужно было обсудить. Людмила вспомнила, как однажды они пошли по грибы, и пока все искали в подлеске, ее муж стоял рядом и перебирал бумаги.

По словам Стуре Стьернлофа, шведского консула, он был «тихим и уклончивым... корректным и дружелюбным в холодной, отстраненной манере. Но он никогда не вступал в диалог. Он слушал, но избегал высказывать свою позицию... Будучи гостем на обеде или ужине, он большей частью сидел молча с непостижимой улыбкой на губах». Стьернлёф не испытывал к нему особой симпатии и находил его неприятным в общении. Путин, вспоминал он, всегда говорил так тихо, что собеседнику приходилось прилагать усилия, чтобы расслышать его слова. В каком-то смысле