— Кто принес эти цветы?

Вайгерс тупо уставилась на вазу, а затем на меня.

— Простите, мисс?

Цветы! Их не было, когда я уходила. Кто-то принес их в дом и поставил в майоликовую вазу. Кто — она? Нет. Она весь день была дома? Весь день. Значит, приходил почтальон с посылками. От кого они? Из Италии? От моей сестры, мисс Присциллы, то есть миссис Барклей?

Вайгерс не знала.

Да хоть что-нибудь она знает? Я велела привести Эллис. Вайгерс быстренько за ней сбегала, и обе, моргая, стояли в дверях, пока я моталась по комнате, тыча пальцем в вазу. Цветы! Цветы! Кто принес их в мою комнату и поставил в вазу? Кто принял посылку от сестры?

— Какую посылку, мисс? Никаких посылок не было.

— Сестра ничего не присылала?

— Никто ничего.

Тут мне опять стало страшно. Я прижала руку к губам, и, думаю, Эллис заметила, как дрожат мои пальцы. Убрать ли цветы, спросила она, а я не знала, не знала, что ответить и как поступить. Эллис с Вайгерс ждали, я стояла в растерянности, а потом внизу хлопнула дверь и послышался шорох материных юбок.

— Эллис! Ты где? — Мать трезвонила в колокольчик.

— Ладно, ничего не надо! — поспешно сказала я. — Оставьте цветы и уходите, обе!

Но мать меня опередила. Она вышла в холл и увидела служанок возле моей двери.

— В чем дело, Эллис? Маргарет, ты вернулась?

На лестнице раздались ее шаги. Эллис повернулась ко мне спиной, и я услышала ее доклад: тут вот мисс Маргарет спрашивает про цветы, мэм, — а потом снова голос матери: цветы? какие еще цветы?

— Пустяки, мама! — крикнула я. Горничные все еще топтались в дверях, и я прошипела: — Ну же, уходите!

Но мать уже поднялась и перекрыла им дорогу. Она посмотрела на меня и перевела взгляд на стол: ах, какие милые цветочки! Потом она снова на меня взглянула. Что случилось? Почему я такая бледная? Отчего здесь так темно? По ее приказу Вайгерс подожгла в камине лучинку и запалила светильник.

Ничего не случилось, сказала я. Просто я ошиблась и зря обеспокоила горничных.

Ошиблась? В чем?

— Эллис, отвечай!

— Мисс Маргарет говорит, что не знает, откуда взялись цветы, мэм.

— Не знает? Маргарет, как ты можешь не знать?

Да знаю, ответила я, просто запамятовала. Это... это я принесла цветы. Я смотрела в сторону, но чувствовала царапающий взгляд матери. Она что-то шепнула горничным, и те моментально исчезли, а сама вошла в комнату, притворив за собой дверь. Я вздрогнула — обычно мать заходила ко мне лишь вечером. Что означает этот вздор? — спросила она. Никакой не вздор, сказала я, избегая ее взгляда, просто глупое недоразумение. Она может заниматься своими делами. А мне нужно разуться и переменить платье. Я обогнула мать и, вешая накидку, уронила перчатки, подняла их и снова уронила.

Что значит — недоразумение? — наседала мать. Как можно забыть, что купила цветы? О чем я думаю? И потом, так терять себя перед горничными...

Ничего я себя не теряла, ответила я, но сама слышала, как дрожит мой голос. Мать подошла ближе. Чтобы она не лапала меня за плечи, я обхватила себя руками и отвернулась. Но взгляд мой снова упал на цветы, запах которых стал еще сильнее, и я отвернулась в другую сторону. Если мать сейчас не уйдет, подумала я, то я расплачусь или ударю ее!

Но матушка не отставала.

— Как ты себя чувствуешь? — Я не ответила. — Нет, ты нездорова...

Она так и знала, что этим кончится. Мои частые отлучки из дома мне совсем не под силу. Я сама напрашиваюсь на прежние хвори.

— Я вполне здорова, — сказала я.

Вполне здорова? Да стоит лишь вслушаться в мой голос! А я подумала, как выгляжу перед горничными? Наверное, сейчас они шушукаются...

— Я не больна! — крикнула я. — Я здорова как бык и совершенно излечилась от былых припадков! Все это говорят. Даже миссис Уоллес.

Миссис Уоллес не видит меня в подобном состоянии. Не знает, что после поездок в Миллбанк я возвращаюсь бледная как привидение. Ей невдомек, что я, издерганная и взбудораженная, ночи напролет сижу за столом...

Вот тут я поняла, что мать за мной следила, точно мисс Ридли и мисс Хэксби, и напрасно я пыталась сохранить в тайне ночные бдения в своей комнате на верхотуре. Я всегда страдала бессонницей, заорала я, даже еще при папе, даже в детстве! Это ничего не значит, лекарство всегда помогало уснуть! Мать сразу нашла зацепку: в детстве мне во всем потакали. Это ее упущение: чрезмерная забота отца меня избаловала; именно безрассудная избалованность и привела к безудержности в моем горе...

— Я это всегда говорила! И вот вижу, что ты вновь упрямо выбираешь путь, который ведет к болезни...

Если она не оставит меня в покое, я и впрямь заболею! — выкрикнула я и, бросившись к окну, прижалась лицом к стеклу. Не помню, что говорила мать — я не слушала и не отвечала. Наконец она сказала, что я должна спуститься с ней в гостиную, и если не приду через двадцать минут, за мной пришлют Эллис. И ушла.

Я смотрела в окно. На реке какой-то человек в лодке бил кувалдой по железяке. Его рука взлетала и падала, взлетала и падала. Высекались искры, но звук на секунду запаздывал — кувалда взмывала раньше, чем грохотал удар.

Я насчитала тридцать ударов и пошла к матери.

Она ничего не сказала, но взгляд ее обшарил мое лицо и руки, тщетно выискивая признаки слабости. Потом я, как пономарь, читала «Крошку Доррит», а сейчас, пригасив лампу, осторожно — даже хлорал не лишает меня бдительности — вожу пером по бумаге, чтобы не услышала мать, если подкрадется и приникнет ухом к филенкам двери. С нее станет и подглядывать в замочную скважину, которую я заткнула тряпкой.

Цветы апельсина стоят передо мной. В душной комнате их запах так силен, что у меня плывет голова.

Сегодня вновь ходила в читальню Ассоциации спиритов. Хотелось еще раз пролистать историю Селины, рассмотреть беспокоящий портрет Питера Квика и постоять у шкафа со слепками. Разумеется, с последнего раза на полках ничего не изменилось — восковые и гипсовые конечности покрывал слой непотревоженной пыли.

Я их разглядывала, когда ко мне подошел мистер Хитер. Нынче он был в туфлях из мягкой кожи и с цветком в петлице. Они с мисс Кислингбери не сомневались, что я вновь приду, сказал куратор.

— И вот она вы, чему я очень рад. — Он вгляделся в мое лицо. — Но отчего вы так пасмурны? А, понимаю — наши экспонаты навевают задумчивость. Прелестно! Только не хмурьтесь, мисс Приор. Глядя на них, нужно улыбаться.

Я улыбнулась, и он тоже, отчего его взгляд стал еще яснее и мягче. Других читателей не было, и мы проговорили почти час. Среди прочего я спросила, как давно и почему он стал спиритом.