— Высоко взлетела, больно падать будет! — послышался в другом конце кабинета хорошо знакомый голос. Если бы я не знала, что Академик хладнокровно расправился с моей Катериной, то наверняка решила бы, что это она, а так я просто приняла этот голос за слуховые галлюцинации. Но на всякий случай оглянулась.

— Катька!!!

Насчет «больно падать» подружка оказалась права, да еще стремянка сверху навалилась! Но что значит десяток синяков по сравнению с радостью от обретения моей Катерины!.

— Где ты была, вражина?! — заливаясь счастливыми слезами, повисла я на шее у подруги.

— Там, — ткнула она пальцем в потолок, точно так же, как парой часов ранее сделал это Игорь Юльевич. Только тогда я истолковала этот жест неверно, решив, что Академик убил Катьку. На самом же деле он просто запер ее в квартире сына. Что ж, мудрое решение, лучший схрон трудно придумать!

— Академик привязал меня к стулу, а главное, в качестве кляпа засунул в рот свой носовой платок, — взахлеб описывала Катерина свои злоключения. При упоминании о платке она брезгливо сморщилась. — Я знала, что ты у папаши-Саламатина, и пыталась привлечь твое внимание, барабаня ногами по полу…

— Я слышала, Кать, но Академик уверял, что это соседский сынишка озорует.

Катька покачала головой и глубокомысленно изрекла:

— Мудрость не всегда приходит с возрастом.

Бывает, возраст приходит один. Древняя латинская мудрость, — пояснила Катерина в ответ на недоуменные взгляды присутствующих здесь мужчин. После ее объяснения они заметно успокоились. — Н-да, так вот, Санчо, это как раз твой случай. Какой сынишка? Какие соседи? Сверху — квартира Мишки Саламатина, а он, как известно, давно и прочно мертв.

Я не обиделась на язву-подругу — все-таки ей довелось столько перенести! Однако кое-какие пояснения я все же сочла необходимым дать:

— Просто я плохо соображала в тот момент, потому что находилась под влиянием стресса. Думаешь, легко пережить сперва сеанс уринотерапии от псевдоодноклассницы, а потом — известие о безвременной кончине любимой подруги?!

— Санчо! — молвила Катька, страстно выпячивая в волнении свой бюст шестого размера. — Я тебя тоже люблю! Когда ты заорала, прости, как кот, которому защемили дверью его мужские достоинства, я решила — все, конец тебе пришел. Не поверишь, но я даже всплакнула по этому поводу…

— Спасибо! — прошептала я, тронутая до глубины души.

— Простите, что прерываю столь мелодраматическую, но, безусловно, высокохудожественную сцену, но нам, как представителям внутренних и внешних правоохранительных органов, хотелось бы все же кое-что прояснить, — напомнил о своем существовании Костров.

— Конечно, — обреченно вздохнула я.

Следующие полтора часа пришлось посвятить обстоятельному рассказу о недавних событиях. Катерина, само собой, сопровождала повествование ехидными комментариями и красочными, порой слегка преувеличенными, подробностями. Костров с Громозекой вначале были настроены скептически — наша с Катькой история их почему-то не впечатляла, зато потом, когда они прослушали диктофонную запись и просмотрели документы, оставленные Академиком, Громозека даже снизошел до комплимента, правда, несколько двусмысленного:

— Надо же, у женщин, оказывается, тоже есть ум! — Громозека Палыч, казалось, был крайне удивлен этим обстоятельством.

— Не у всех, — одернул коллегу Костров и при этом почему-то пристально посмотрел на нас с Катькой.

Александров лишь глубоко вздохнул, но по его насупленным бровям было ясно, что насчет женского ума у него имеется свое, отличное от других, мнение.

Два месяца спустя после описываемых событий мы с Катькой коротали теплый декабрьский вечер перед телевизором. Компанию нам в этом вполне мирном занятии составляли Александров и чудесная, необыкновенная, удивительно умная собачка породы такса по имени Фрося. Фросю в дом принес наш друг следователь, уповая на тот факт, что заботы о сестре меньшей займут наш досуг и направят жизненную энергию в мирное русло.

Я с увлечением наблюдала за очередным этапом кубка мира по биатлону. Из-за аномально теплого начала зимы и из-за отсутствия снега во всей Европе соревнования оказались под угрозой срыва. Но, слава богу, все обошлось: стреляющие лыжники бежали по ледяной крошке, закупленной организаторами соревнований на окрестных рыбных рынках.

Фрося, устроившись у меня на коленях, спокойно реагировала на вопли, которые я время от времени издавала, переживая за наших спортсменов. Катька, тоже привыкшая к моей страсти, с головой погрузилась в какие-то одной ей понятные расчеты, связанные с ее бизнесом; Сашка внимательно изучал газету, а точнее, ее криминальный раздел. Однако я время от времени ловила на себе его настороженные взгляды, особенно в те моменты, когда мой адреналин изливался на личности мужчин-биатлонистов.

— Сань, побереги нервы, — не выдержал в конце концов Александров. — Переключи на другую программу, а? Там сейчас прогноз погоды передавать будут.

При слове «погода» мы с Катериной дружно вздрогнули. Даже кроткая Фрося несмело тявкнула.

— А зачем нам погода? — пожала плечами Катерина. — Я и так могу вам сказать: в день вашей свадьбы будет ливень. Готовьте макинтоши, Сан Санычи…

Мы с Александровым смущенно хрюкнули, Фроська тоже подала голос, но как-то не слишком уверенно. Она, должно быть, в отличие от нас верила, что с климатом все как-нибудь утрясется и зима в наши края все-таки явится.