звена как по отношению к НПО в целом, так и конкретно по отношению к кризисным центрам. В отличие от Валентины или Кати (из Гуманитарного института), у Октябрины не было ни авторитетных помощников, ни связей, чтобы противостоять враждебности, которую вызывала ее работа. А когда ей наконец удалось достичь некой стабильности и равновесия, международные спонсорские организации исчезли.

Я уже говорила о том, что нам казалось выгодным сделать ставку на кампании против гендерного насилия. В 1998 году эту проблематику поддерживали большинство спонсоров, продвигавших права женщин в России, да и не только они (посольства, кризисные центры городов-побратимов, приезжие иностранные активисты вроде меня). Но такая многообещающая поддержка в конце концов оказалась ненадежной. Рамки «насилия против женщин», очень успешные на мировом уровне, оказались модной прихотью, зависящей от политических течений в государствах-спонсорах. К 2001 году поддержка этой проблематики пошла на спад. Масштабы помощи от Агентства международного развития США (которая шла через АЙРЕКС) в 2001 году существенно сократились в связи с изменением приоритетов в политике США. Как отметили Октябрина и ее коллега Юлия, фонды стали переключаться с кампаний против гендерного насилия на в целом более широкую кампанию против торговли женщинами и девочками в регионе[141]. Вслед за этим с большой неохотой многие кризисные центры поменяли свои приоритеты. Как Октябрина и Юлия, все понимали, что эта проблема выходила за рамки компетенций кризисных центров. По мнению многих исследователей, это изменение приоритетов можно рассматривать как сдвиг в сторону охраны Европы-крепости и первого мира [Berman 2003; Sassen 2002]. И в самом деле, дрейф в эту сторону продолжался. В 2004 году я узнала, что бывших сотрудников кризисных центров призывают освоить новое направление, стратегию, которая идеально отражает дух времени после 11 сентября: «реабилитацию жертв терроризма», проводить консультации с жертвами террористической атаки в сентябре 2004 года в Беслане. Важность этой деятельности самой по себе нельзя недооценивать, но сильный дрейф в эту сторону и странная метаморфоза проблемы говорят о слабости всеобъемлющей стратегии и должны бы заставить феминисток задуматься. Когда международные фонды отказались спонсировать проблему гендерного насилия, они бросили в беде смелых и готовых к риску людей. В конце концов, история Октябрины подтверждает существование ситуации, описанной моей подругой Марией. Мария говорила, что на игроках на периферии женского движения, на людях, занятых оказанием услуг, лежит «слишком большая ответственность» и они «измучены». Октябрину не отпускали с беговой дорожки, она занималась вопросами выживания организации и все время должна была догадываться о намерениях фондов. Это мешало ей сосредоточиться на содержании работы.

А Валентина? В этой главе я говорила, что она тоже боролась с центробежными тенденциями сетевой политики. Поначалу Валентина решила официально оформить свою работу с намерением ограничить круг деятельности и сконцентрироваться на чем-то одном. А в результате ее снова заставили занять ключевую позицию, против которой она была настроена. Валентина не хотела быть «профессионалом НПО» – сидеть у фондов на распределении и быть поставщиком проектов, – но в конце концов она оказалась втянутой в эту игру. Несмотря на ее попытки делегировать полномочия и вовлечь младших коллег в проекты и планы, ей мешали представители фонда (в этой главе я уже говорила о теме доверия, но не в том смысле, в каком его понимает Патнэм. Доверие не стало счастливым побочным продуктом деятельности объединений. Можно сказать, что оно было в дефиците). Однако, как мы видели, эти негативные тенденции нивелировались рядом факторов. Во-первых, в отличие от Октябрины, которая была во всех отношениях новичком, Валентина сосредоточилась на прежней деятельности и опиралась на уже существующие связи. Центр гендерных исследований и женской истории обеспечивал преемственность прежних интересов Валентины и регламентировал работу, которую она давно вела как в официальном, так и в неформальном кругу (через «Женский свет», Вечернюю школу гендерных исследований и преподавание в университете). Во-вторых, находиться в университете было выгодно. Как я уже говорила в предыдущих главах, университет долгое время служил «крышей», под защитой которой Валентина могла проводить общественные проекты. Наконец это стало реальным. Триумвират «фонд – университет – НПО» обеспечивал очень успешное партнерство, и Валентина умело договорилась об отношениях внутри триумвирата. В качестве образовательного проекта работа Центра женской истории и гендерных исследований соответствовала долгосрочным целям Фонда Форда в регионе. Сила и постоянство поддержки Фонда Форда (и других агентств) снискали Валентине уважение в университете и позволили ей преодолеть любые подозрения о содержании ее деятельности[142]. Действительно, между агентствами возник интересный симбиоз; Валентина смогла использовать поддержку не только для развития своего зарождающегося Центра, но и для помощи своему обедневшему университетскому коллективу. Взамен университет оказывал «соответствующую поддержку» в виде инфраструктуры (помещения) и кадров (сотрудников). Во время моей последней поездки в Тверь в июле 2005 года Валентина рассказала мне вот какую историю. Во время организованной ею конференции по гендерным исследованиям один из финских делегатов сказал, что ему приятно наблюдать толерантное отношение университета к ее Центру женской истории и гендерных исследований. В ответ на это ректор университета встал и заявил: «Это не толерантность, это любовь!»[143]

Можно сказать, что переезд в стены университета сузил кругозор Валентины и сферы ее деятельности. Центр женской истории и гендерных исследований – однозначно профессиональная структура, учреждение университетского феминизма. Не происходила ли таким образом деполитизация общественного активизма, о которой говорят некоторые авторы? [Messer-Davidow 2002]. При поддержке фондов были выделены средства на разработку учебных программ, на гендерный пересмотр учебников, конференции, библиотеки и, в последнее время, на публикацию научных работ. Но в то же время это позволило Валентине продолжить общественную работу[144]. Во-первых, она смогла использовать средства для деятельности Вечерней школы гендерных исследований. Школа была бесплатной, со свободным доступом для всех. Преподаватели и волонтеры проводили занятия на добровольной основе, продолжая тем самым воспитательно-просветительскую работу «Женского света»[145]. Школа не была узко «университетским» проектом; она проводила семинары по правам человека и домашнему насилию и обсуждала, например, распространение в городе международных брачных агентств. Во-вторых, Валентина продолжала поощрять своих учеников к участию в важных общественных проектах (например, к стажировке в кризисном центре).

Мне пора заканчивать. Дальнейшая история обоих проектов «Женского света» богата своими открытиями. Приоритеты спонсоров продолжали меняться, и оба проекта становились уязвимыми. В период с 2001 по 2005 год Центр женской истории и гендерных исследований продолжал процветать при поддержке Фонда Форда; однако эта поддержка прекратилась в декабре 2005 года, и неизвестно, что будет дальше. Кризисный центр закрылся в декабре 2003 года. Внезапно умер мэр города, и проект потерял важного союзника на местном уровне. Это событие сделало организацию Октябрины уязвимой. Октябрине не удалось защитить Центр от нападок врагов и городского Законодательного Собрания, требовавшего арендную плату. Между тем, как мы уже поняли, «щита» международной поддержки было недостаточно. В лучшие времена Октябрине удавалось получать скромное и нерегулярное финансирование от фондов, а начиная с 2001 года спонсоры, как я уже писала, стали перенаправлять свои средства на новую горячую тему торговли людьми в целях сексуальной эксплуатации. История двух наших проектов раскрывает секрет третьего сектора: фонды служат своего рода невидимой и ненадежной Четвертой опорой. Эта опора поддерживает модель третьего сектора, но живет своей собственной жизнью.

Заключение

В эпоху холодной войны возникали амбициозные проекты глобального переустройства. В 1991 году, сразу после распада СССР, жители как первого, так и второго мира заразились идеализмом и наивно верили в возможность достижения всеобщей гармонии на Земле. Атмосфера надежд снова позволила ввести в оборот