душно. Термометр нередко показывает от 26° до 30° Р; надобно, однако ж, заметить, что после жару в 30 градусов, бывшего 13 июня, на другой день пошел снег, и стало так холодно, что во всех домах затопили печи и все надели шубы.

Занятия самоедским языком до сих пор отнимали у меня столько времени, что о подробном путевом отчете мне и подумать было некогда. А так как осенью едва ли можно будет что-нибудь отправить из Дудинки, то я, вероятно, долгое время ничем и не обеспокою вас.

Со следующей почтой посылаю в Академию два ящика под №№ 18-м и 19-м с разными вещами для этнографического музея. В ящике под № 18 тунгусский лук и две остяцкие стрелы — одна костяная, другая железная. Стрелы я приобрел у енисейских остяков, они, впрочем, ничем не отличаются от употребляемых прочими остяками, самоедами, тунгусами и многими другими сибирскими народцами. В ящике под № 19 находятся: 1) тунгусская зимняя шуба с реки Сым, 2) якутский летний кафтан из Туруханского округа; точно такой же носят и туруханские тунгусы; 3) тунгусский нагрудник, 4) тунгусские рукавицы, 5) тунгусская трубка, 6) гребень, употребляемый и тунгусами, и остяками, 7) костяная пластинка, которой охотник прикрывает ручную кисть, дабы при стрельбе из лука тетива не повредила руки; она употребляется и остяками, и тунгусами, и самоедами; 8) самоедские очки, 9 ) гудок — этот инструмент я встречал только у баихинских и карасинских самоедов; 10) остяцкая шапка из окрестностей Имбатска: птицы наверху шапки — нырки, которые у остяков почитаются священными; 11) два остяцких ящика из енисейской страны.

V

Лектору Коллану. Туруханск, 17 (29) июля 1846 г.

Завтра я думаю пуститься в настоящее полярное путешествие в сопровождении Бергстади и одного казака. Мы отправляемся в Дудинку — небольшую деревушку при Енисее, верстах в 500 ниже Туруханска. Там я проведу всю осень в изучении разных самоедских наречий, встречающихся в этом крае. Можно ли мне будет возвратиться оттуда прямо сюда или нужно еще будет предпринять несколько поездок по тундрам — этого я никоим образом не могу определить вперед. Во всяком случае мне предстоит теперь самая трудная и самая опасная из всех моих поездок. Если во время пребывания моего в стране енисейских тундр вести обо мне будут доходить до вас реже обыкновенного, то не спеши считать меня погибшим, но верь, как и я сам верю, что все кончится как нельзя лучше.

Вечные дорожные хлопоты не дают мне времени наговориться с вами на прощание, но надеюсь, что ты будешь доволен и немногими словами, лишь бы они были сказаны от души. Поклонись Шнельману и прочим друзьям.

Твой измерзший брат.

VI

Статскому советнику Шёгрену. Дудинка, 10 (22) ноября 1846 г.

Отъезжая из Туруханска, я не имел времени изложить вполне, как бы следовало, причины, побудившие меня отказаться от давно задуманной поездки к Тазу и продолжать вместо того странствование вниз по Енисею в Дудинку и Толстый Нос. Кажется, я упомянул, однако ж, что тазовские самоеды, или так называемые остяки, приезжали на летнюю ярмарку в Туруханск в значительном числе, и что в течение шестинедельного занятия их наречием я нашел, что оно мало уклоняется от нарымского и еще менее от туруханского. Кажется, намекнул также и на то, что, кроме Таза, юраки живут и по Енисею близ Плахиной и Толстого Носа, что по Енисею встречаются, наконец, и восточные самоеды (Клапротовытавги). Возможность изучения всех господствующих в Туруханском округе самоедских наречий на берегах самого Енисея убедила меня не тратить так дорогого для меня времени на поездки в сторону, из которых одна поездка к Тазу взяла бы от 4 до 6 месяцев. К тому же в Туруханске я узнал, что в язычном отношении самоеды тавги значительно отличаются как от западных, так и от восточных соплеменников своих, и это заставило меня опасаться, что поездка к Тазу оставит мне слишком мало времени для исследования языка тавги. И теперь, проработав над ним почти три месяца кряду, вижу ясно, что опасение было вполне справедливо, потому что, и за устранением поездки к Тазу, назначенный мне срок пребывания в нижнеенисейской области слишком короток. Согласно инструкции следующим же летом я должен начать антикварные исследования в Минусинском округе. Язык тавги, юракское и другие наречия возьмут у меня все время до января или февраля; затем останется еще енисейско-остяцкое, особенности которого потребуют столько времени, что мне придется работать даже сверх сил моих, чтоб добиться возможности отправиться весной в Минусинск. Переезд же в Минусинск весной кажется мне необходимым как для успеха самих исследований, так и для поправления моей груди. Прошу вас и Академию обратить внимание на все эти обстоятельства и быть уверену, что польза науки, во всяком случае, для меня выше всего.

Согласно с намерением, высказанным в письме из Туруханска на пути в Дудинку, я пробыл почти целый месяц в окрестностях Плахиной и занимался юракским наречием, которое оказывается почти совершенно сходным с обдорским.

23 августа (4 сентября) приехал я в Дудинку и с тех пор беспрерывно занимался авамско-самоедским наречием, или языком тавги. Теперь, почти совершенно покончив здесь мои разыскания касательно этого наречия, я думаю отправиться через несколько дней в Толстый Нос, дабы познакомиться с самыми северными отраслями юракского племени. Затем мне будет еще довольно работы с енисейскими, т.е. приписанными к городу (подгородными), нижнекарасинскими и хантайскими самоедами, которые не возвратились еще на тундры. Кончив с этим, я возвращусь опять к енисейским остякам. Может быть, мне придется еще съездить и к Пясиной. У Хатангского же залива мне нечего делать, потому что, по уверению достоверных лиц, 19 податных самоедов, принадлежащих к ХатангскоЙ волости, говорят одним и тем же языком с авамскими[160].

Занимаясь самоедами, я не забыл, однако ж, поручения г-на Кёппена относительно долганов. Русские называют этим именем три небольших якутских племени: 1) племя dolgan, живущее по Хатанге, 2) племя adjan, признающее и русское название — жиганы, и 3) племя dongot[161], живущее так же, как и второе, в расстоянии трех дней пути от Дудинки, близ Нарильских озер. Хотя эти племена и говорят чисто якутским языком, ученые и неученые, русские и самоеды смешивают их с тунгусами. Сами же они ведут себя от трех братьев: Galkinga, Sakatin и Bijka, перекочевавших сюда из якутской страны, и притом в столь еще недавнем времени, что один долганский князь и теперь еще «курит