из той самой трубки, из которой курил его предок Галкинга». По этому позднему переселению самоеды называют и долганов, и тунгусов aija, т.е. младшими братьями. Может быть, это прозвание указывает и на то, что племена эти переселились сюда мирно, без всякой вражды с самоедами, выдающими себя за древнейших обитателей страны и уверяющими, что они старше даже юраков, о которых предание говорит, что они, в противоположность тунгусам и долганам, вторгались в пределы самоедов страшной, опустошительной войной.

Но я, может быть, возвращусь еще к этому предмету, теперь же у меня отнимают время другие, не терпящие отлагательства заботы, к каковым, между прочим, отношу и начатый мною пересмотр моей недавно вышедшей черемисской грамматики. Я составил ее наскоро и вкратце, и, к несчастью, ее напечатали в Финляндии прежде, чем я успел просмотреть и исправить, отчего вкрались многие весьма важные опечатки, путающие читателя.

Бергстади болен несколько уже месяцев, и, как кажется, сибирским скорбутом. В последнее время его болезнь так усилилась, что он боится выходить на воздух. Вся надежда на одного только Бога, потому что врачебной помощи в этой неприязненной стране не сыщешь.

VII

Асессору Раббе. Дудинка. 10 (22) ноября 1846 г.

Что я не отвечал раньше на четыре письма твои и не благодарил тебя за восемь пакетов, которые все получил разом, объясняется тем, что настоящее местопребывание мое, Дудинка, не имеет никаких сообщений с Туруханском, который, в свою очередь, составляет конец света для почтовых сообщений. И теперь я не имею в виду никакой возможности отправить это письмо, но так как на днях мне предстоит довольно продолжительная поездка на тундры,то я оставляю здесь несколько строк к тебе в надежде, что во время моего отсутствия представится какой-нибудь случай отослать их в вышеупомянутый город.

Есть пословица, что всех хороших вещей бывает по три, из чего, кажется, следует, что четвертая непременно скверная. Я не имею, однако ж, никакой причины жаловаться, хотя и нахожусь в стране тундр четвертый уже раз. Дудинка, настоящее мое местопребывание, лежит под 69° 40' северной широты, 567 верст севернее Туруханска. Деревня эта состоит из четырех маленьких изб, расположенных при реке Дудинке в пяти верстах от впадения ее в Енисей. Из числа изб я исключаю, однако ж, принадлежащую к деревне каменную церковь, которая построена на берегу самого Енисея и теперь, за неимением священника, стоит без употребления. Мы с Бергстади принуждены довольствоваться старым сараем, который при помощи печи, глины и девятнадцати образов возведен на степень жилого строения. Но, к сожалению, ни печка, ни глина не защищают нас от суровых северных ветров, врывающихся сквозь пол и стены. По неоднократно повторенным термометрическим наблюдениям оказалось, что температура на полу колеблется между +2° и +4° и никогда не поднимается выше +5°, хотя бывали примеры, что термометр, поставленный на моем высоком письменном столе, показывал до +26°. Не будучи врачом, я очень хорошо понимаю, что жизнь в таком климате не может не повлечь за собой ревматизма и разных других недугов, а между тем, наперекор всем теориям, состояние моего здоровья в Дудинке было настолько же удовлетворительно, как и во всяком другом месте. Во все время моего трехмесячного уже пребывания в этой деревне мне прихворнулось только раз по причинам, которые ты, как врач, имеешь определить на основании нижеследующей истории болезни.

Проживши два последних года в более мягком климате, я забыл, что в пределах Полярного круга зима начинается уже в конце сентября, и эта забывчивость была причиной, что в нынешнем году я не запасся вовремя необходимым даже в комнате, но довольно отвратительным по своей косматости самоедским меховым одеянием. Между тем в легкой европейской одежде у меня беспрестанно зябли ноги и по временам чувствовалась ревматическая боль в окоченевших коленах, что совершенно естественно. В один холодный октябрьский день, сильно остудив ноги, я вдруг почувствовал головокружение, головную боль и тошноту. В надежде, что припадок этот пройдет, я попросил самоеда, моего учителя, набить себе трубку и подождать, пока я оправлюсь. Но трубка давно уже была выкурена, а я вместо оправления чувствовал себя все хуже и хуже. В какой-нибудь час времени болезнь одолела меня до такой степени, что я без чувств упал на пол и пришел в себя только по прошествии четырех часов. Того, что я чувствовал засим, не могу и описать: головная боль все усиливалась, началась сильная рвота, и дыхание сперло так, что я в каждую минуту боялся задохнуться. И я сам, и все свидетели моих страданий были уверены, что настал мой последний час. Наконец, когда рвота прекратилась, мне стало несколько полегче; весь следующий день пролежал, однако ж, в постели, а на другой день за тем оправился совершенно. В дополнение к этой истории болезни могу прибавить только то, что, по мнению вышеупомянутого самоеда, олень, мясо которого я перед этим съел довольно много, был, вероятно, зачумлен.

Кроме этого болезненного припадка, я чувствовал временами какую-то слабость в глазах, но это легко объяснить и без всякой медицинской премудрости тем, что четыре уже месяца принужден работать при полусвете, проникающем сквозь маленькие окна, в которых стекла заменены то налимовой шкурой, то слюдой, то бумагой. Здесь, в Дудинке, я сначала писал у окна, в которое вместо рамы вставлена была лучинная решетка со вмазанными в нее кое-как стеклянными верешечками, но с наступлением зимы я велел заменить ее, по здешнему обычаю, ледяными пластинками, которые и светлее, и непродуваемей всех прочих употребительных здесь оконных снарядов. Конечно, и тут холодный пар, распространяющийся ото льда, имеет вредное влияние на глаза, но в настоящее время года это не важное неудобство, потому что почти весь день приходится работать при свечах и, следовательно, можно занавешивать окна.

Вероятно, тебе небезызвестно, что скорбут свирепствует во всей Северной Сибири повально. Русские и туземцы предохраняют себя от него употреблением сырой рыбы. Так как я мало верю в действие этого лекарства и, кроме того, не привык еще к сырой пище, которую сибиряк считает лакомством, то и стараюсь предохранить себя от этой ужасной болезни движением на открытом воздухе. Я думаю, что именно эти ежедневные прогулки и поддерживают до сих пор мое здоровье; скверно только то, что они и в Дудинке, кажется, начинают возбуждать такие же подозрения, как и в Устьцыльме. Ленивый полярный народ никак не может понять, зачем барину без особенной крайней нужды ходить по тундрам, где нет ни дорог, ни тропинок и где он в случае внезапной поднявшейся сильной