непогоды неминуемо должен погибнуть. Не раз меня уже и предостерегали от таких прогулок, пугая не только что непогодой, но и тем, что в окрестностях Дудинки водятся страшные чародеи и чудовища. Однако ж, когда мы с Бергстади зашли дальше обыкновенного — послали нас отыскивать несколько человек с собаками; они возвратились, не отыскав нас, и тогда вся деревня решила, что мы похищены нечистым. Впрочем, в этот раз мы не подвергались никакой опасности, но несколько дней тому назад чародеи тундры действительно хотели завлечь меня в свои сети и похитить. Углубившись в размышления, я отошел довольно далеко от дому, нисколько не обращая внимания на направление, по которому шел. Так как день был тих и ясен, то мне и в голову не приходило, что могу заблудиться. Но вот совершенно неожиданно небо заволоклось тучами, поднялся сильный ветер и закрутил снег по тундре. Удивленный, гляжу вокруг и не вижу ничего, кроме голых снежных полей. Только тут пробудилась во мне мысль о возможности заблудиться, и я тотчас же решил направить путь к реке Дудинке в полной уверенности, что по ее течению непременно доберусь до дому. Отыскать реку мне казалось делом вовсе не трудным, но вскоре убедился в противном и принужден был приступить к опасной попытке отыскать дорогу к деревне по своим собственным следам. Само собою разумеется, что большую часть их занесло уже снегом, а слабые и без того трудно было разглядеть при наступивших сумерках. Но каждый раз, когда я нападал на довольно глубокий след, я замечал его чем-нибудь и бродил во всех возможных направлениях до тех пор, пока находил другой такой же след. Таким образом мне удалось, наконец, добраться до дому, в чем я уже совершенно было отчаялся.

Дела, не терпящие ни малейшего отлагательства, не позволяют мне вдаваться в статистические и этнографические подробности места, где теперь нахожусь. Упомяну только, что здесь менее христиан, нежели язычников, и что первые большей частью русские, а последние — самоеды, юраки, тунгусы, якуты и долганы. Из туземцев только якуты имеют жилища, прочие же скитаются без крова по тундрам, где, говорят, уже нынешней осенью замерзли три несчастных самоеда. Как русские, так и туземцы занимаются охотой, рыбной ловлей, оленеводством и торговлей, но последняя, разумеется, составляет монополию русских. Ею занимается и мой хозяин. Устроив огромную палатку на еще огромнейших санях и наполнив ее и, сверх того, еще несчетное множество других саней разными мелочными товарами, он нынче выехал на тундры с тем, чтобы возвратиться домой не ранее весны. Само собой разумеется, что такие поездки можно предпринимать только на оленях. В поездки не столь дальние и не столь продолжительные пускаются на собаках, употребляемых здешними русскими также для возки дров и для разных других хозяйственных работ. Лошадей к северу от Туруханска нет, коров я также не видал уже несколько месяцев, а об овцах и говорить нечего: они нигде не уживаются с упряжными собаками. Коснувшись домашних животных, я должен еще упомянуть, что петух кричит здесь, в Дудинке, довольно прилежно, но есть ли при нем куры — этого я не знаю. Вот все, что на этот раз могу сообщить по статистической части.

Извини меня перед Акиандером, что я на этот раз не могу отвечать на его письма и благодарить его за прекрасное рассуждение о теории звуков финского языка. Мне хотелось бы передать ему несколько разных замечаний, но не могу положительно сказать, когда улучу на это время. Поклонись и другим друзьям от твоего затундринского брата.

Путевой отчет

Енисейск, 22 марта (3 апреля) 1847 г.

Толстый Нос был поворотным пунктом моего путешествия к северу вдоль берегов Енисея. Дальше мне незачем было ехать, потому, что там в зимнее время не встретишь уже ни одного туземца, попадаются только кое-где поселенцы. Даже близ самого Толстого Носа из туземцев, или так называемых здесь азиатов, живет только один юракский род, называющий себя Ламбай[162] и известный у русских под именем береговых юраков[163]. Говорят, что этот род перекочевал на Енисей из Обдорского края, где, без сомнения, жил в близком сообществе с тазовскими самоедами. Это я вывожу из языка береговых юраков, который до малейших подробностей сходен с тазовским наречием, от обдорского же несколько уклоняется. Таким образом, так как я еще прежде проник уже отчасти в таинство тазовского наречия, зимовье Толстый Нос представило мне весьма мало нового и замечательного в лингвистическом отношении, зато поездка сюда была весьма полезна в этнографическом, потому что береговые юраки сообщили мне подробнейшие сведения о самоедских племенах, которые кочуют близ устья Таза и принадлежат Енисейской и Тобольской губерниям.

Еще в конце ноября воротился я из Толстого Носа в главную свою квартиру — в Дудинку. Здесь во время моего отсутствия собралось много самоедов, как по собственным, так и по казенным делам. С этими самоедами я проверил все прежде сделанные мною в Дудинке заметки и убедился вполне, что между осмью самоедскими родами, кочующими по Пясиной и еще дальше на восток по Таймуру, в лингвистическом отношении нет никакого существенного различия. Поэтому я и счел себя вправе освободить себя от давно задуманной поездки к Пясиной и приступить, наконец, к изучению языка и этнографии енисейских самоедов; с этой целью я выехал в начале декабря из Дудинки в Лузину, а отсюда, приискав здесь несколько хороших толмачей, — в Хантайку.

В Хантайке я надеялся найти жилье более теплое, спокойное и здоровое, нежели в Лузине, но, к сожалению, жестоко обманулся. Хантайская изба, светлая и удобная летом, была теперь, несмотря на печь и четыре окна со льдинками вместо стекол, почти так же холодна и темна, как самоедская берестяная юрта. Сырость внутри была так сильна, что вода текла по внутренним стенам, хотя для предотвращения этого наружные и были обиты толстыми шкурами. Я обил стены подле моей постели рогожами, и они так примерзли к стене, что потом надо было отдирать их кусками. Почти такая же участь постигла и платья, которые мы имели неосторожность повесить на стену. Само собой разумеется, что от такой сырости в избе было и угарно, но всего более донимал меня страшный дым во время топки печи: так, в ночь под Новый год он не только что поднял меня с постели, но и выгнал в лес.

В таком жилье просидел я целые три недели, занимаясь при сальной свечке, горевшей с утра до ночи, двумя енисейско-самоедскими наречиями, из коих одним