рассматривал его под углом зрения идеалов своего XIII века. Но, к счастью, в наиболее важных для нас местах он ссылается на ученика Вильгельма Альберта, и все его житие не что иное, как переработка жития Альберта. Может быть, и в еремитизме эпохи Дамиани были те же черты? Но нет: ни в сочинениях Дамиани, ни в других источниках их мы не находим, напротив, многое препятствует признать их распространенными. Новое в Вильгельме приходится отнести насчет новых течений, преобразующих старый еремитизм. Лучи нового солнца бросают свет не только на Франциска, они согревают и холодную келью отшельника. Насколько далеко пошло перерождение еремиториев, должно показать дальнейшее исследование.

Основанные Вильгельмом еремитории — Лупокавио, Монте Пруно, Малевалле[18] — продолжали свою жизнь после его смерти (1157 г.); особенно последний, созданный столько же усилиями самого святого, сколько стараниями его учеников Альберта и Рейнальда. Малевалле оставался хранителем строгой традиции Вильгельма. Возникали и новые еремитории, чему способствовало то, что в 1202 г. Иннокентий III занес Вильгельма в «Каталог святых». В XIII веке общежития, принявшие Institutiones S. Guillelmi, находились в Италии, главным образом в Тоскане, Германии, Венгрии, Бельгии и Франции. Но история ордена темна. Общими дня всех общежитий были «Установления св. Вильгельма». Однако их было недостаточно для организации и жизни еремитория. Поэтому к ним присоединяли еще какой-нибудь устав, особенно когда с 1215 г., т. е. с IV Латеранского собора, это стало обязательным. Таким уставом, уже прежде соединенным с vita eremitica, являлась Regula Benedicti. Она и была принята целым рядом гульельмитских организаций. Другие, как Лупокавио, приняли устав Августина. Третьи оставались без определенного устава.

Уже одно это показывает недостаток связи отдельных еремиториев друг с другом, трудно поддерживаемой по самому существу их жизни. Но эта связь существовала. Папы говорят об Ordo S. Guillelmi. Сами еремитории группировались около двух центров: Malevalle (Stabulum Rodis) и Monas terium de Monte Fab ali, которому «устав Вильгельма» (т. е. Institutiones) и «Regula Benedicti iuxta Cisterciensium instituta»{167} были подтверждены Гонорием III в 1224 г.[19] В 50-х годах перед нами две совершенно независимые друг от друга ветви одного и того же ствола; даже общее их происхождение не отличалось. Объединение каждого из этих орденов шло параллельно с развитием папских привилегий и завершилось для гульельмитов появлением во главе их генерального приора[20]. Но одновременно падала и строгость жизни — перерождаясь в монастыри, еремитории объединяются в орден.

4. В начале XIII века в Романье, около Чезены появился анахорет Джованни Буоно (Джанбуоно), прежде «joculator»[21]. Аскеза стяжала ему популярность. — «Слава жизни его росла в окрестных местах и много обращалось к нему». Следствием этого было возникновение около Чезены маленького общежития с церковью в честь Девы Марии. Скоро «еремиты брата Джованни Буоно» распространились и по другим местам Романьи и Северной Италии. Обращает на себя внимание близость всех этих новых еремиториев к населенным местам: иногда братья живут даже в городских стенах. Уже это одно отличает «пустынников» Джанбуоно от прежних. Но разница еще увеличивается, если обратить внимание на их отношение к миру. Не обладая еще признанным церковью уставом и не выделяясь полным единообразием одежды, братья живут в своих общежитиях, но не замыкаются в них. Показания мирян в процессе канонизации Джанбуоно позволяют предполагать, что в еремиторий постоянно приходили миряне: одни искали духовного совета у самого Джанбуоно, другие жаждали исцеления, третьи приходили, привлеченные молвой. Даже один патарен, ненавидевший клир, пробирался в Будриоло и старался посеять вражду между братьями. Он приносил с собой орехов и шелухи от них и подкладывал то и другое под изголовья кроватей пустынников для того, чтобы «братья повздорили и поссорились бы друг с другом, и сказали бы один другому: «Tы не постишься, потому что ешь орехи». И это, как сказал свидетель, делал он много раз». И сам Джанбуоно не ограничивался увещаниями и проповедью в своем еремитории — иногда он покидал его. Оттого чезенцы и не заметили, как он ушел от них умирать в Мантую. Не сидели, замкнувшись за стенами монастыря, и братья: «они ходили за милостынею, то подпоясав туники ремнем, то нет, то с посохом в руках, то без посоха». Я не встречал в источниках указаний на то, чтобы джанбониты проповедовали. Но несомненно, что они находились в постоянном и живом общении с массами и, вероятно, стремились к моральному влиянию на них, как и сам их учитель. Хождение за милостынею подчеркивает значение идеала бедности. Многими чертами новые еремиты соприкасались с францисканцами, походя на них и образом своей жизни — вспомним еремитории францисканцев — и даже своим внешним видом. Есть прямые указания на соперничество обоих братств. Джанбониты обвиняли миноритов в преследовании их святого. По словам брата Сильвестра, Джанбуоно терпел преследования «а quibusdam fratribus de poenitentia, qui furies ipsum per invidiam.. impetebant et molestabant coram venerabili praesule Domino Ottone episcopo Cesenatensi»{168}. Минориты старались переманить братьев в свой орден. Еще ожесточеннее велась борьба за влияние на мирян. Преимуществом францисканцев было покровительство курии и отсутствие у джанбонитов признанного церковью устава. Но и после того как «некоторые из них, прибегнув к апостольской кафедре, получили от нее устав блаженного Августина», францисканцы не успокоились, настояв на проведении внешних отличий между собой и джанбонитами.

Джанбониты стремились сочетать старый еремитизм с новыми течениями. Сам Джованни являл братьям образец сурового аскета. Почти постоянно пребывал он в своей келье, выходя из нее только на мессу в общую церковь, для увещания братьев и посетителей еремитория. Редко покидал он стены еремитория и посещал мир. В келье днем и ночью стоял он на молитве: общим мнением братьев было, что почти всю ночь напролет предавался он созерцанию, молитвам и бдению. Перед стоявшим в его келье крестом образовались углубления от постоянных коленопреклонений. Постелью ему служила дубовая доска, подушкою — кусок дерева, лишь иногда заменяемый соломою. Но для аскетических упражнений было предназначено другое ложе — lectus poenitentiae{169}. Однажды Джанбуоно увещевал братьев творить покаяние и для большей убедительности, приведя их в свою келью, «бросился на это ложе и, как будто было оно из лучших перьев, начал валяться на нем туда и сюда. И когда испуганные этим братья хотели ему помочь, он сказал им: «Стойте спокойно и не трогайте меня!» Не обходилось и без больших странностей вроде покаяния вверх ногами и пр. Но вместе с этим Джанбуоно был «humilis homo, caritativus et devotus»{170}, обладавший великим даром Божьим — даром слез: часто видели