– Ты у меня тоже одна, – сказал Береславский и погладил ее рукой.

Он не врал. В том смысле, который был вложен в эти слова, все именно так и обстояло. Другие увлечения у неспокойного профессора порой проявлялись, но Наталья была, есть и будет только одна.

Теперь Ефим гладил ее обеими руками.

Потом развернул и уложил на кровать.

Затем его мозг, по крайней мере, отдел, отвечающий за интеллект, на некоторое время вышел из рабочего состояния.

Когда же снова вошел – синтезировал довольно странную мысль: дорогостоящую и опасную косметическую операцию можно сделать вообще ненужной, если просто не включать в темной спальне свет.

Впрочем, когда Наталья вернулась из ванной, Ефим озвучивать новоприобретенную сентенцию не стал. Пластическая операция состоится, как бы Береславский ее ни боялся.

Пацан сказал – пацан сделал.

Уже перед уходом – золотистый с металликом мультивэн стоял внизу заправленный и даже погретый – Наталья вдруг сказала:

– Фим, возьми меня с собой. Я не буду мешать.

Ефим замешкался.

Люди, против которых они пошли, действительно не казались ему безопасными. Жена как мысли читала.

– Ты ж сказал, это вроде туристической прогулки.

А что, вдруг подумал Береславский. Пока так оно и есть. И в Псков компания подалась специально, чтобы быть подальше от нежелательных глаз и опасных рук.

Кроме того, все едут с женами или девушками. А чем он хуже?

– Поехали, – сказал он. – Тебе на сборы – пятнадцать минут.

Наталья так хотела в поездку, что сделала невозможное – уложилась в сорок восемь.

Последнего – точнее, последних, – Надежду Владимировну с Ванечкой, подобрали у того же кафе, где ее недавно угостили борщом, возможно – судьбоносным. Впрочем, Семенова решила не торопить события – позиция «будь что будет» казалась ей в данной ситуации идеальной.

Ефим так же, как и недавно Надежда, на время посадки пассажиров перекрыл движение. Народ гудел, мигал фарами и ругался. Однако Береславский и здесь выявил различия в женском и мужском менталитетах – если Семенова злилась и показывала нетерпеливым мужланам средний палец, то профессор просто не замечал гудящих и мигающих протестантов. Реально не замечал.

Когда Вичка спросила, как ему удается сохранять спокойствие на дорогах и в жизни, он поведал ей одну, теперь уже давнюю историю.

Когда-то у них с Натальей был ярко-желтый «Запорожец», купленный на первые свободные деньги за шестьсот рублей. Даже тогда это было недорого.

И было тому «Запорожцу» много лет – денег хватило лишь на сданный инвалидом после семилетней эксплуатации автомобиль. Фактически – утиль.

Ефим любил его не меньше нынешнего «Ягуара». А может быть, и больше. Потому что первая любовь – она всегда первая. Прощал ему многое. Например, необходимость толкать его перед началом поездки: нормальный аккумулятор был снят предприимчивым инвалидом перед сдачей авто. Или – тоже необходимость, вариантов все равно не было – в жаркую погоду останавливаться не там, где захочешь, а там, где перегретый бензонасос прекращал подачу топлива в карбюратор. До тех пор, пока не остынет.

Новый бензонасос стоил одиннадцать рублей, и его еще надо было достать. Поэтому Ефим мирился со старым. И в стратегическом плане не прогадал.

Потому что авто останавливалось не только на загородном шоссе – рекорд времени доезда до родительской дачи в аномально жарком августе как-то составил двенадцать с половиной часов, при покрытом расстоянии в сто двадцать восемь километров. Желтенькое транспортное средство частенько глохло и в городе. В том числе на перекрестках.

Ефим выходил – весь чистенький, в белой рубахе с галстуком и темных очках. Открывал крышку моторного отсека: он у «Запорожцев» находился сзади. После чего садился обратно в салон, брал в руки книгу или газету и предоставлял ремонт своего автомобиля естественным процессам теплообмена.

Пробок тогда в Москве еще не знали. Но автомобили-то по дорогам ездили. Машины, обнаружив желтое препятствие, осторожно его объезжали. Некоторые – молча, некоторые – с руганью. Однако попадались и упертые. В прямом смысле этого слова: они упирались прямо в корму обездвиженного «Запорожца» и начинали злобно сигналить.

Вот тогда-то и выходил Ефим Аркадьевич из своего автомобиля, весь в белом, в галстуке и очках, подходил к раскрытому окну гудящего и с улыбкой спрашивал:

– Могу ли я вам чем-то помочь?

Так он и стал самым спокойным человеком на дороге.

Пассажиры впечатлились рассказом, а между тем их микроавтобус уже покинул Москву и выехал на Новорижское шоссе.

Когда-то совершенно пустынная автомагистраль, теперь, как нитка в бусах, насадила на себя жемчужинки десятков или сотен садовых товариществ, дачных кооперативов, коттеджных поселков. Поэтому полета под сто двадцать пока не получалось: поток был не московский, конечно, но довольно плотный.

Впрочем, пассажиры мультивэна не расстраивались – любое путешествие улучшает настроение путника, воздействуя через глаза на мозг картинами окружающей природы. Природа же, как известно, некрасивой быть не умеет.

Хорошая дорога кончилась скоро. Слишком скоро для магистрали. Далее пошла довольно узкая, крайне разбитая трасса.

Ефим, сидевший за рулем, сразу подумал, что в темное время суток они ехать не будут – благо времени до назначенной встречи оставалось еще достаточно.

К Ржеву подъехали – уже слегка устали.

Отдав дань туризму, свернули с трассы направо и прокатились по его центральной улице. Ничего особенного не увидели. Да и не ожидали: кто ж не знает о страшных ржевских боях? В послевоенное же время особой красоты в провинции не строили.

Город покинули без сожаления, даже перекусить не остановились: Ванечка запротестовал, сказал, что заготовил сюрприз.

Тормознули в нескольких километрах за Ржевом, на специальной площадке, отжатой дорожниками у прекрасного соснового бора.

Мальчики рванули направо, девочки – налево. Потом объединились у кострища, куда подтащили валявшиеся кругом валежины.

Профессор, конечно, не подтаскивал. Он голосовал против пикников на обочине и потому считал себя не трудообязанным. Сначала просто сидел в теплом вэне (экономный дизелек тихо бухтел, сохраняя тепло, и даже воздух особо не портил), любовался заснеженными деревьями, красиво подсвеченными уже закатным солнцем. Потом открыл ноутбук, кое-что продумать в предстоящих баталиях.

Его никто не трогал: даже впервые узнавший Ефима Ванечка сразу просек чудовищную лень и нелюбовь к физическим упражнениям, таившиеся в этом человеке.

А вот Ванечке работать руками нравилось. Особенно для приятных ему людей. И получалось у него очень складно и опрятно: тренога была разложена, котел залит припасенной заранее водой и поставлен на огонь; в походном мангале вовсю пылали березовые чурбачки – Ванечка сказал, что на фабричных углях получается не так вкусно.