Гилберт судорожно сглотнул, и в его глазах в первый раз за все время появился страх.

Поколебавшись, он спросил:

– А если я скажу… ты не будешь ее пороть? Выпустишь ее из подземелья?

– Не вздумай торговаться со мной, мальчишка! Говори, что знаешь, а там посмотрим.

– Она говорит правду, – пробормотал Гилберт, потупившись.

– С кем она встречается? С мятежниками или с любовником?

Скривив кровоточащие губы, Гилберт презрительно фыркнул:

– Она не знает никаких мятежников, а любовник у нее только один – ты.

– Зубы Христовы, да ты откуда можешь это знать?

– Это я принес ей телячью печенку, чтобы заляпать простыню «девственной кровью».

Ранульф долго на него смотрел, интуитивно чувствуя, что юноша говорит правду.

– В таком случае с кем она встречается? – скованно спросил он.

– Не знаю, но не с мятежниками. Она ходит туда уже несколько лет.

– А ты откуда знаешь?

– Я… я один раз за ней проследил.

– Ты шпионил за своей леди?

– Я… я за нее волновался. В тот день… она пошла одна. Обычно с ней ходил наш отец, лорд Уолтер.

– Я жду, – предостерегающим тоном произнес Ранульф, когда юноша замолчал.

– Я много лет хранил эту тайну. – Гилберт повесил голову. – Она не простит меня, если я тебе расскажу.

– Это я тебя не прощу, если ты не расскажешь, – мрачно отозвался Ранульф. – Или ее.

Долгое молчание.

– Она ходит… в хижину в лесу.

– Чтобы с кем-то встретиться, – подтолкнул его Ранульф.

Гилберт медленно кивнул:

– Это женщины… две, я так думаю. Я их только мельком видел. Лица закрыты вуалями, руки забинтованы. Милорд, я боюсь… – Тут он посмотрел вверх, и в голосе его прозвучал ужас. – Я боюсь, что они прокаженные.

Лачуга, построенная из ивовых ветвей, обмазанных глиной, была старой и убогой, соломенная крыша давно нуждалась в починке. Закрытые ставни создавали ощущение заброшенности и атмосферу смерти.

– Что это за место? – спокойно спросил Ранульф.

Ариана не могла говорить. Она чувствовала удушье, дыхание перехватило, а сердце, словно кто-то зажал в тисках или в кулаке, облаченном в латную рукавицу.

Она только беззвучно всхлипывала, но Ранульф с ожесточением не обращал внимания на ее слезы. Он не допустит, чтобы она вынудила его поколебаться своими хитрыми уловками. Больше ей не удастся защитить себя подобными фокусами. Он вытащил меч.

– Эй, там, в хижине! Покажитесь, или вам придется познакомиться с гневом лорда Кларедона!

Наступила тишина. Но через несколько мгновений ветхая дверь заскрипела и отворилась внутрь лачуги.

Ранульф сильнее стиснул эфес меча, но тут из хижины на свет выступила темная фигура, облаченная в черное.

Для женщины она была слишком высокой, но держала свою изящную фигуру со знакомой царственной грацией. Лицо прикрывала вуаль, руки замотаны во что-то темное.

– Милорд Ранульф, – произнесла она приятным спокойным голосом, присев в почтительном реверансе. – Чем могу служить?

Ариана подавилась задушенным рыданием и опустила голову.

– Господь милостивый, прости меня, – прошептала она.

– Не вини себя, дочь. Раньше или позже нас бы все равно обнаружили.

Подняв руки, женщина откинула вуаль, открывая лицо. В молодости эти стареющие черты наверняка были прекрасны, но изуродованная кожа не давала ошибиться – это признаки проказы.

Ранульф отшатнулся, чувствуя себя так, словно кто-то сильно ударил его кулаком в живот. Несмотря на закалку в боях, он не мог спокойно относиться к смертельному недугу.

Пять лет назад эта женщина присутствовала на его обручении, сидела на почетном месте на возвышении. Тогда он знал ее как леди Кларедон. Жена лорда Уолтера, мать его предполагаемой невесты.

– Миледи Констанция? – выдохнул Ранульф, вновь обретя дар речи.

Мать Арианы слабо улыбнулась:

– Как видите, милорд. Сожалею, что не могу приветствовать вас при… более счастливых обстоятельствах.

– Но мне сказали… что вы умерли.

– Так и есть – для мира. Я живу скрытно здесь, в лесу, со своей камеристкой.

– Но… почему?

Еще одна сухая улыбка тронула губы леди Констанции.

– Потому, что мне вряд ли где-нибудь будут рады. Я уверена, вы знаете, как здоровые люди относятся к прокаженным.

Да, это он знал. Этого недуга так боялись, что его несчастливых жертв часто выгоняли из дома, прочь от цивилизации, а некоторых до смерти забивали камнями.

Леди Констанция грациозно повела рукой в сторону хижины:

– Я пригласила бы вас в мое непритязательное жилище и угостила бокалом вина, милорд, но столь тесный контакт будет неблагоразумным. Честно говоря, обычно я не позволяю Ариане подходить так близко, как это сделали сейчас вы.

Ранульф молча потряс головой, надеясь, что в ней прояснится. Сейчас он мог думать только об Ариане и о том, что означали эти ее вылазки.

Он посмотрел на ее склоненную голову, но она сидела перед ним боком и он видел только ее профиль.

Взяв ее за подбородок, Ранульф приподнял ее голову, повернув к себе, и внимательно всмотрелся в полные слез глаза:

– Это и есть твоя тайна?

Проглотив рыдание, она кивнула, изо всех сил пытаясь прекратить плакать. Да, это и была ужасная тайна: ее мать не скончалась несколько лет назад, как считали все. Она страдала от недуга, который наводил ужас и трепет на всех – и на невольников, и на знатных людей.

– Я должна была прийти. Они нуждались в еде… я не была здесь очень давно…

Давление, сжимавшее грудь Ранульфа, исчезло; гнев, боль, горечь – все развеялось. Он испытывал потрясение и жалость оттого, что такую прелестную женщину, как леди Констанция, настигла такая страшная болезнь, но облегчение оказалось намного, намного сильнее. Ариана не предавала его! Она совершала свои тайные вылазки в лес, чтобы помочь матери, а не для того, чтобы встречаться с мятежниками или любовником. Она его не предавала.

– Как же вы заразились? – заставил он себя спросить.

– Ухаживая за сыном, милорд. Джослин вернулся с недугом из Святой земли. Я не могла его покинуть. Боюсь, что материнская любовь не ведает мудрости.

«Материнская любовь»? Ранульф не знал, что это такое.