Незадолго до смерти он отпечатал за границей последнюю, 6-ю книжку своих «Окраин России» – издания, из-за которого Самарин приобрел несметное множество врагов. Немцы Прибалтийского края ненавидели его за то, что он беспощадно изобличал их антирусские тенденции. Благодаря им же он прослыл в высших сферах либералом, человеком задорным, крайним славянофилом. В действительности же Самарин был далек от этой репутации. Он отличался редкой диалектикой, блестящей способностью вести спор о предметах самых разнообразных; выражался изящно на многих языках: по-немецки и по-французски говорил с такой же легкостью, как по-русски. Эта личность сохранится неизгладимо в памяти многочисленного кружка его приятелей и почитателей. Вчера и сегодня повсюду не было другого разговора, как о кончине Юрия Федоровича.

23 марта. Вторник. После доклада был в Академии Генерального штаба, где молодой великий князь Николай Николаевич читал решение последней заданной ему стратегической задачи. При этом чтении и разборе решения присутствовали отец молодого великого князя Николай Николаевич, принц Петр Георгиевич Ольденбургский и много других лиц. Решение задачи признано весьма удовлетворительным, и, после сделанных поочередно профессорами частных замечаний, начальник Академии генерал-лейтенант Леонтьев очень ловко высказал общее заключение о занятиях и работах великого князя в продолжение трехлетнего пребывания его в Академии. Заключение это было так лестно для молодого великого князя, что не только он сам, но и отец его прослезились и бросились в объятия друг другу. Остается пожелать, чтобы познания, приобретенные великим князем в Академии, дали ему серьезное направление в дальнейшей жизни и службе и вышел из него человек дельный, не похожий на двоюродного его брата Николая Константиновича, также кончившего довольно успешно курс Академии несколько лет тому назад.

Во всяком случае, пример двух великих князей, прошедших курс Академии Генерального штаба, имеет в моих глазах особенное значение: далеко ли то время, когда и Академия, и весь Генеральный штаб были в загоне, когда каждый офицер, носивший мундир Генерального штаба, считался бесполезным теоретиком, скучным педантом, самонадеянным либералом?.. Я помню, как великий князь Михаил Павлович, удостаивавший меня милостивым вниманием в первые годы моего офицерства, огорошил меня, когда в первый раз увидел в мундире Генерального штаба.

Впрочем, надобно сказать, что в то время и Генеральный штаб стоял совершенно иначе, чем теперь: офицеры штаба ограничивались в своих знаниях и служебных обязанностях самой узкой специальностью – расстановкой «жалонеров»[79], ведением маневров, составлением планов учений и т. п. В войсках их прозывали то «планщиками», то свитскими чиновниками и давали им всякие sobriquet[80]. Как изменилось всё это в настоящее время! Счастливому этому изменению более всего содействовала Академия, получившая в последние лет 15 практическое и разностороннее развитие.

В Комитете министров сегодня обсуждалось опять дело «Черноморского пароходного общества»; но я должен был уйти из заседания ранее конца, чтобы предварительно осмотреть размещение картографических работ, приготовленных к завтрашнему осмотру государем.

Закончил день на музыкальном вечере во 2-й военной гимназии.

24 марта. Среда. С 10 часов утра и до четвертого часа был на ногах в залах Зимнего дворца по случаю высочайшего осмотра картографических и других работ. В нынешнем году выставка была обширнее, чем обыкновенно: целая Георгиевская зала была занята китайскими вещами и картинами, привезенными подполковником Сосновским и доктором Пясецким. Государь был очень доволен выставленной массой разных работ.

25 марта. Четверг. В числе докладов сегодня взял я с собой составленную генералом Обручевым записку о том, какие политические соображения и данные следует принять в основание плана мобилизации нашей армии в случае войны. После неоднократных наших бесед по этому предмету мы с Обручевым пришли к заключению, что необходимо приготовить несколько планов мобилизации на разные, наиболее вероятные случаи при тех или других политических обстоятельствах и ясно определить эти различные комбинации прежде, чем приступить к сложной и копотливой работе. Но подобная постановка основных задач, конечно, должна быть указана теми, кто ведет внешнюю нашу политику, а потому мы и решились просить предварительно указаний у государственного канцлера и самого государя.

Едва я завел об этом речь, полагая оставить государю записку Обручева для прочтения, его величество прервал меня приблизительно такими словами: «Могу тебе сказать только, что признаю войну в близком будущем невозможной, и совершенно уверен, что мы избегнем ее». Меня несколько удивил самоуверенный, почти торжественный тон этих выражений; я позволил себе сказать, что если можно иметь подобное положительное убеждение, то нужно ли нам и составлять какие-нибудь планы мобилизации, даже нужно ли продолжать в таких размерах и с такими громадными пожертвованиями приготовления на случай войны?

Тогда государь сказал: «Так я тебе открою то, что никому не известно, кроме меня, князя Горчакова и наследника. – (Цесаревич присутствовал при этом разговоре, так же как и великий князь Владимир Александрович.) – Только я прошу вас всех троих отнюдь не открывать никому того, что я скажу». Затем государь рассказал такие обстоятельства, которые совершенно изменяют общие соображения и взгляды на европейскую политику. Дав обещание хранить тайну, не считаю себя вправе сказать что-нибудь лишнее даже в своем дневнике, хотя веду его не для публики. Сожалею, что через это умолчание лишаю себя возможности сохранить для истории некоторые любопытные данные. Конечно, сущность дела рано или поздно сделается известной, но жаль будет, если утратятся некоторые подробности, характеризующие личные отношения.

Выказанное мне сегодня государем доверие тронуло меня и навело на мысли, которые во многом изменяют мои убеждения и взгляды. К сожалению, мне трудно входить в дальнейшее развитие этих размышлений, не касаясь самого существа дела, о котором писать не считаю себя вправе. Скажу только, что высоко ценю этот знак царского доверия, эту откровенность в столь важном деле. До сих пор, то есть до поздней ночи, остаюсь еще под впечатлением утреннего знаменательного разговора, несмотря на всю внешнюю суету нынешнего дня.

Сегодня полковой праздник Конной гвардии; по заведенному и неизменному порядку надобно было ехать в час к церковному параду, происходившему в полковом манеже, убранном еще наряднее, чем в прежние годы. Из манежа прошли вслед за государем через все казарменные помещения полка до квартиры полкового командира, полковника барона Фредрихса; здесь ожидал роскошный завтрак; а в 6 часов вечера обед в Зимнем дворце.

Сегодня же утром узнал о смерти нашего хорошего приятеля Захара Николаевича Мухортова, прострадавшего целую зиму. Жаль бедную вдову и детей.