цепенеть от ужаса перед неизвестным; скептицизм требует доверять, когда доказательства неопровержимы, даже если мы можем в итоге ошибиться. Достаточное доказательство – это не гарантия, но это лучшее, что способна предложить наука. А если вы не согласны, пожалуйста, еще раз ответьте: что может заставить вас отказаться от мнения, что ГМО опасны, и чем ваша позиция отличается от позиции антипрививочников или климатических диссидентов?

Так можно ли признать сопротивление ГМО примером либерального наукоотрицания?

Допустим, мы не оспариваем утверждения, что отказ от существующих ГМ-продуктов по причине их небезопасности представляет собой разновидность наукоотрицания, но мы не ответили на вопрос, видим ли мы здесь образец именно либеральной антинауки. Я опросил двух либералов с четкими взглядами на предмет, и ни один не оказался безусловным ГМО-отрицателем. Но даже если бы оказались оба, это не дало бы ответа. Что ж, обратимся к научной литературе по теме, она заслуживает более внимательного рассмотрения.

Вспомним утверждения Стефана Левандовски, что «нет или почти нет данных о левой антинауке», а недоверие к ученым, «судя по всему, концентрируется на правом фланге». Если это так, дальше примерять анти-ГМО (и антипрививочничество) на роль либеральной антинауки бессмысленно. Хотя и могут быть отдельные (и даже довольно многочисленные) либеральные отрицатели тех или иных научных истин, это явление не того масштаба, чтобы можно было говорить о либеральном наукоотрицании, поскольку в этой среде идеология, диктующая отрицание, не выводится напрямую из левых идей. Какой же мерой мы будем мерить?

Один подход предлагает Лоренс Хэмилтон в работе под названием «Консервативный и либеральный взгляды на науку: зависит ли доверие от темы?», на которую постоянно ссылается Левандовски. Хэмилтон берет три области предполагаемого либерального отрицания: безопасность атомной энергетики, вакцинация и ГМО, – и две традиционно консервативные: изменения климата и эволюция. Автор задал тысяче респондентов вопрос, насколько они доверяют научным данным по каждому из пяти пунктов. Как и ожидалось, либералы чаще консерваторов отвечали, что верят выводам науки об изменениях климата и об эволюции. Но дальше картина выходила неожиданной. Хэмилтон обнаружил, что либералы также чаще консерваторов признавали правоту ученых в вопросах об атомной энергетике, вакцинах и ГМО. Хэмилтон увидел в этом опровержение гипотезы о существовании либерального наукоотрицания.

Но опрос не показал ничего подобного.

Во-первых, если ставить целью установить, существуют ли области либерального наукоотрицания, почему не провести опрос среди наукоотрицателей, а не среди либералов и консерваторов? Хэмилтон всего лишь собрал представителей разных партий и спросил, насколько они доверяют ученым в нескольких выбранных темах. Вместо того чтобы набрать наукоотрицателей и подсчитать среди них процент либералов, он взял либералов и вместо уровня отрицания замерил уровень их доверия к науке. Но даже если он прав и по уровню доверия можно судить об уровне отрицания (что неверно, и мы в этом сейчас убедимся), что мы увидели? Только то, что среди либералов по сравнению с консерваторами меньший процент отрицающих некоторые научные истины. Это не показывает, что среди отрицателей либералы составляют меньшую часть. Одним словом, даже если Хэмилтон прав, по любой выбранной теме (например, ГМО) значительную часть отрицателей или даже их большинство могут составлять либералы, точно так же как консерваторы составляют большинство среди климатических диссидентов.

Но есть и более серьезная проблема. Хэмилтон принимает в качестве признака антинаучника отрицательный ответ на вопрос «Доверяете ли вы научным данным о ГМО?». Но это ошибка. Если он сначала не расскажет людям, в чем заключается это принятое в науке мнение, откуда у них возьмется хоть малейшее представление о том, в чем именно они доверяют или не доверяют ученым? Учитывая шокирующе низкий уровень знаний о ГМО у населения (мы об этом говорили в предыдущей главе), как мы можем быть уверены, что люди, заявляющие о «доверии» к научным данным о ГМО, вообще представляют, что говорит на эту тему наука? Ведь, согласно недавнему опросу Института Пью, лишь 14 % опрошенных американцев знают, что ученые практически единодушно признают ГМ-продовольствие безопасным.

Более корректным способом проверки либералов на наукоотрицание было бы спросить: «Считаете ли вы ГМ-продукты безвредными?» или «Как вы думаете, считает ли наука ГМ-продукты безвредными?» Если коротко, неувязка в следующем: неосведомленный человек на вопрос, доверяет ли он научным данным о ГМО, вполне может ответить «да», подумав: «Да, ученые такие умные, что имеют всю информацию, показывающую, что потреблять ГМО опасно». Мы получили бы занятные данные, если бы Хэмилтон обращался к респондентам с цепочкой вопросов. Получив ответ на «Верите ли вы научным данным о ГМО?», стоило тут же спрашивать: «Вы считаете ГМО безопасными?» Я готов биться об заклад, что во многих случаях ответы были бы разными. Но Хэмилтон ловит отрицателей на вопрос о доверии науке, что без контроля осведомленности респондента вообще-то бессмысленно.

В сущности, эта брешь так велика, что проблема в нее проваливается целиком. Смиримся с тем, что Хэмилтон опрашивал консерваторов и либералов об их научных воззрениях, а не наукоотрицателей об их политической ориентации. И все же, если бы он задавал прямой вопрос, что думают участники исследования о безопасности ГМО, вместо того чтобы спрашивать, доверяют ли они научным данным, он вряд ли пришел бы к выводу, что отрицание ГМО – явление, характерное для правых. Откуда мы это знаем? Из независимого (и более свежего) опроса на ровно ту же тему.

Институт Пью в 2015 году установил, что ГМО считают опасными 56 % опрошенных либералов и 57 % консерваторов. Разница в один процентный пункт. Можно ли на основе этого заявлять, что вся антинаука тяготеет к правому крылу? Учтите, что в том же опросе вакцины признали опасными 12 % либералов и 10 % консерваторов. Так что если ты отвечаешь «да» на вопрос о ГМО, то это будет «нет» на вопрос о прививках. Последовательности ради признаем, что два процентных пункта, безусловно, больше, чем один! Но это, конечно, абсурд. Эти цифры слишком близкие, чтобы можно было вывести из них какую-то партийную специфику. Насколько вижу я, отрицатели и ГМО, и вакцин поделились на консерваторов и либералов примерно поровну. Да, оба вида отрицания выглядят скорее как внепартийные, чем как либеральные, но мы никуда не денем тот факт, что ГМО считают опасными больше половины либералов. Как теперь выглядят заявления о том, что либерального наукоотрицания не существует?

К сожалению, Левандовски не только опирается на Хэмилтона, защищая собственный скепсис по поводу либерального наукоотрицания, но и не однажды использует данные о доверии к науке для подтверждения некоторых своих выводов о наукоотрицателях. В остальном работа Левандовски – это образец скрупулезности, и она значительно расширяет понимание того, что такое наукоотрицание, откуда оно взялось и как ему противостоять. Что же касается непосредственно обсуждаемого вопроса, нам повезло, что Левандовски (с двумя соавторами) провел эмпирическое исследование именно на эту тему: он