настоящим кошмаром. А сейчас делают что-то неестественное с эволюцией нашей пищи? «Делают что-то такое, чего не было никогда прежде. Эволюция работает тысячелетиями и всегда в ответ на условия среды, но ученые переделывают геном в один день. Откуда они знают, что это не опасно?» И он повторил снова, что он не уверен, но риск сохраняется. А государственному надзору за корпорациями, ставящими эти опыты, Тед как-то не особо доверяет.

Так он подготовил идеальный момент для самого острого из моих вопросов: «А чем позиция, которую ты сейчас описал, отличается от той, которую занимают климатические диссиденты, отрицающие глобальное потепление? Они неизменно твердят: „Нужно больше данных“ и „Это еще не доказано“. Но наука никогда ничего не доказывает раз и навсегда. И я знаю, что ты это понимаешь. Она собирает научные свидетельства. Но отрицатели только кричат: „Этого недостаточно“. Сколько данных тебе нужно о ГМО?»

Тед оценил вопрос и принял вызов.

Он сказал, что ситуация целиком зависит от контекста. В случае с ГМО мы совершаем то, чего никогда не случалось в природе. И при этом мы предлагаем людям охотно мириться с тем, что кто-то ставит опыты на их пище. Но в случае с климатом мы просим людей от чего-то отказаться. Что-то прекратить. Тед считает, что это тот же принцип предосторожности, но как бы перевернутый. Невозможно доказать, что климат меняется (хотя математические модели показывают: это происходит с вероятностью миллион против одного), но сокращать загрязнение атмосферы – это вполне понятная предосторожность. И наоборот, в области ГМО принцип предосторожности предписывает нам не экспериментировать с едой.

Теда я в этот момент не видел, но в голосе явно слышалось удовлетворение. Он предъявил свой самый сильный аргумент. Разговор приближался к завершению, так что я задал вопрос, который мне так помог на конференции «Плоская Земля» и не только: «Что могло бы тебя переубедить?»

– В чем? Стоит ли их есть? Признаю ли я их безопасными?

– А в чем хочешь. Во всей твоей позиции. Какое свидетельство могло бы заставить тебя отказаться от какого-нибудь из убеждений, которые ты сейчас мне описал?

Тед ответил, что это слегка напоминает ему развернувшуюся в экологических кругах дискуссию об атомной энергетике. По его словам, в среде зеленых происходит великий раскол: спорят о том, нужно ли поддерживать строительство атомных станций с их нулевой эмиссией парниковых газов. Нужно ли выступать за атомную энергетику? Тут вновь приходится оценивать риски и моделировать ближайшие и отдаленные последствия. «Если ради борьбы с потеплением соберутся строить АЭС на моей улице, я буду против».

Я не сомневался, что это так и есть, но решил уточнить почему.

Тед ответил: атомная энергетика всегда старалась показать, насколько она безвредна, и в значительной степени это, наверное, правда. Но если что-то случится? Даже если вероятность этого совсем мала, последствия могут быть столь катастрофическими, что по здравом рассуждении приходишь к выводу: лучше воздержаться. Именно такое же отношение у Теда к ГМ-продовольствию. Наука не видит никакой опасности, но беда может случиться позже. В итоге, сказал он, убедить его выступить за ГМО будет сложно, как бы хорошо ученые ни изучили ситуацию. Ровно по тем причинам, которые он уже назвал.

Я почувствовал, что нужна остановка, и потому поблагодарил Теда, и мы договорились обменяться книгами. Он пришлет мне Рифкина, а я хотел дать ему Лайнаса. После нескольких минут разговора о постороннем Тед вернулся к моей мысли, что его позиция идентична климатическому диссидентству. «Интересная мысль, – заметил он. – Надо мне ее еще немного обдумать».

Это мне понравилось, но прозвучало как точка в разговоре.

В действительности же разговор не был кончен, и я знал, что мы будем к нему возвращаться не однажды в последующие годы и спустя много времени после выхода моей книги.

Тед хочет сделать мир лучше, и я тоже. Мы оба верим в науку. Но почти все годы нашей дружбы мы фундаментально не согласны друг с другом, не согласны как «верящий в разум» с «верящим в природу».

И в нашем споре о ГМО ни один не переубедил другого.

Но, думаю, кое-что мне удалось доказать: сочувствие, уважение и внимание – единственный путь, который дает нам хоть какой-то шанс изменить убеждения друг друга. Обстановка доверия и взаимного уважения – единственная причина того, что наш разговор оказался полезным. Прежде чем отключиться, я обещал, что тоже подумаю над его аргументами.

Однако чем дольше я их обдумывал, тем меньше Тед в моих глазах походил на отрицателя. В представлениях ли мы с ним разошлись или в чем-то более глубоком? Например, в ценностях? Я не хотел побуждать его менять идентичность, но хотел расширить круг предметов, которые его касались. Я хотел, чтобы голодающие дети заботили его больше, чем теоретические опасения о неопределенном потенциальном вреде в будущем. А он, я не сомневаюсь, хотел вызвать у меня более скептическое отношение к ГМО и заставить раскрыть глаза на то, сколь высокомерен человек в своей изобретательности.

Так что наш разговор не окончен. И, по-моему, это только к лучшему.

Но кто же такой отрицатель ГМО? Достаточно ли того, что человек не соглашается с научным консенсусом о том, что все существующие сегодня ГМ-продукты не представляют опасности для здоровья потребителя, чтобы признать его отрицателем? Не думаю. А что мы скажем насчет важного опасения, останутся ли эти продукты безопасны и в будущем? Должен существовать момент, когда собранные данные убеждают, а подобного рода теоретические опасения – пусть даже их нельзя опровергнуть – теряют всякое оправдание. Если говорить в общем, то вывод, пожалуй, может быть таким: сомневаться в общепринятом научном мнении (по любому научному вопросу) еще не значит, что вы уже отрицатель. Но отказ признавать научный консенсус в сочетании с нежеланием сообщить, какое свидетельство, кроме «окончательного доказательства», могло бы заставить пересмотреть взгляды, – это уже признаки наукоотрицателя. Настойчивые требования доказательств в устах хоть антипрививочника, хоть плоскоземельца, хоть климатического диссидента, конечно же, абсурдны. Эмпирическое познание устроено совсем иначе.

И как это применить к ГМО? Представление, что все нынешние ГМ-продукты безопасны как еда, опирается на гигантский массив научных данных, причем ни одной добросовестной работы, доказывающей обратное, не существует. Возможно ли, что в какой-то момент в будущем где-то создадут небезопасное ГМ-продовольствие? Да, но при этом также возможно появление вакцины-терминатора. Или самолета-самоубийцы. Если только вы не противник вообще любых научно-технических новшеств, смешно будет делать выбор на основе подозрений, а не свидетельств. Нам нужны прививки и воздушные перевозки, но разве не нужно накормить голодающих детей? И, точно как в «споре» о глобальном потеплении, тут есть точка, где уже можно доверять данным, а дальнейшие сомнения становятся абсурдны. Право на скептицизм тоже необходимо заслужить. Быть скептиком не значит сомневаться во всем, просто потому что можно сомневаться, или