На ноябрьском пленуме доклады о хозяйственных задачах читали сразу три человека: председатель Совнаркома А. Рыков, председатель Госплана М. Кржижановский и председатель ВСНХ В. Куйбышев. Резких различий между докладами не было, но сам факт выдвижения трех содокладчиков подтверждал — в большевистской олигархии идет борьба.

Рыков доказывал, что уровень промышленного производства впервые превзошел уровень сельскохозяйственного (он не учитывал завышенные цены на промышленную продукцию и продукты, производимые и потреблявшиеся самими крестьянами). По Рыкову страна превращалась в индустриально — аграрную, и по плану промышленное производство должно за год возрасти еще на пятую часть. Успехи велики, и эти темпы роста вполне достаточны. Но, несмотря на столь радостную перспективу, положение остается тяжелым — хлеба не хватает, и при этом из — за того, что его отбирают у крестьян, в городе хлеб дешевле, чем в деревне. Крестьяне не хотят работать на таких условиях, и уровень сбора хлеба не достигает планки 1913 г. Падает количество посевных площадей на душу населения. Виноват неурожай, чрезвычайные методы и общая отсталость сельского хозяйства. Рыков признает, что раздробленное малопродуктивное крестьянское хозяйство тормозит развитие промышленности, но все равно считает, что „продовольственно — сырьевой базой на ближайшие годы все — таки останется хозяйство индивидуального типа“[400]. Сталин счел за лучшее пока не оспаривать эту привычную для партийцев мысль. Свою „революцию сверху“ — массовый сгон крестьян в колхозы, он приберег до следующего года.

Выступление Сталина было „гвоздем“ пленума. Он выдержал речь в примирительном тоне, одобрительно ссылался на Рыкова, подчеркивал единство в Политбюро и Совнаркоме. Но при этом, ссылаясь на Петра I и Ленина, Сталин убеждал, что необходимо срочно „догнать и перегнать передовые капиталистические страны в технико — экономическом отношении“[401], чтобы снять угрозу экономической зависимости от них.

Конфликт в Политбюро снова не вырвался на авансцену пленума. Рыкова критиковали чуть больше, чем других докладчиков, но достаточно корректно. В некоторых вопросах его поддерживали и „не правые“ руководители. Так, руководитель украинской компартии С. Косиор считал, что Рыков „сгущает краски“ и „пужает“, характеризуя экономическое положение, а глава правительства Украины В. Чубарь, напротив, был готов попасть в эту же категорию „пужателей“, рассказывая об Украине[402]. Особенно жестко за Рыкова заступается Сталин: „Что касается тов. Серебровского, обвинявшего здесь тов. Рыкова в мандельштамовщине, то позвольте заявить, что из этой критики, по — моему, ничего кроме чепухи, не получилось“[403] (Н. Н. Мандельштам — только что снятый с должности завотделом агитации и пропаганды МК ВКП(б), призывавший не бояться самого слова „уклон“ и более свободно обсуждать вставшие перед партией проблемы).

Рыков еще ведет себя как один из хозяев партии, берет под защиту от обвинений в „правом уклоне“ московскую организацию (там только „примиренчество“, с этим и Сталин согласен), от обвинений во фракционной работе — Фрумкина (он ошибается, но хороший специалист, не надо его увольнять). Рыков уверенно отражает нападения. Он использует рассуждение критиковавшего его Косиора о нарастании классовой борьбы, чтобы подвергнуть критике сталинский тезис о нарастании классовой борьбы по мере продвижения к социализму (не называя автора). Показывая, что „чем дальше мы строим социализм, тем меньше классовая база у сторонников капиталистической реставрации“, Рыков подводит мысль Косиора, (а на самом деле Сталина) под троцкизм. „Косиор в троцкисты попал“, — выкрикнул кто — то из зала, на что Рыков тоном победителя отвечает: „Я Косиора достаточно хорошо знаю, чтобы мог хоть сколько — нибудь подозревать его в том, что он попал в троцкисты. Нам в своей среде нельзя из — за отдельных ошибок в формулировках воссоздавать сразу целую идеологию… Здесь вовсе нельзя пользоваться тем методом, который применяется в области естественных наук, когда по одной кости восстанавливается целое животное… И во всяком случае это не та кость, по которой можно восстановить всего тов. Косиора. (Смех)“[404]. В то время по этому диалогу, как „по кости“, еще можно было восстановить скрытую полемику между сторонниками социально — политического компромисса (классовая борьба будет затихать, не нужно придираться к отдельным формулировкам) и массой партийных чиновников, готовой к новому витку борьбы. Партийные аппаратчики не очень разбирались в экономике и потому были настроены оптимистично. Но когда оптимизм не оправдается, предсказанная „классовая борьба“ разразится с невиданной силой и поглотит и кости тов. Рыкова, и кости тов. Косиора.

На пленуме и сторонники Сталина еще позволяли себе шутить по поводу „правого уклона“. Куйбышев говорил: „Думаю, что то обстоятельство, что я выступаю в защиту текстильной промышленности, вы не поймете как отклонение от линии на индустриализацию страны“. Его перебивает А. Смирнов: „Погубишь свою репутацию“. Впрочем, выступление „в защиту“ сводится к тому, что объем капитальных вложений в текстильную промышленность явно недостаточный, но денег на ее реконструкцию нет: „Я не могу предложить уменьшить металлургию, химию или топливо…“[405]

Пленум утвердил напряженный бюджет, который должен был вырасти на 20 % при росте национального дохода только на 10 %. Темпы индустриального строительства должны были быть сохранены (речь не шла об их быстром росте). Резолюция пленума ставила задачу „борьбы на два фронта — как против правого, откровенно оппортунистического уклона, так и против социал — демократического, троцкистского, „левого“, т. е. по существу тоже правого, но прикрывающегося левой фразой, уклона от ленинской линии“[406].

Резолюция, как казалось, свидетельствовала о компромиссе между Сталиным и правыми. Но ситуация не терпела компромиссов, должен был быть выбран или один путь развития страны, или другой. И Сталин продолжил наступление на своих противников. На этот раз удар был нанесен по руководству профсоюзов, по Томскому. Томский был главой профсоюзной бюрократии, которая в годы НЭПа видела свой ведомственный долг в том, чтобы защищать рабочих против излишней нагрузки со стороны других ведомств. Томский выступал против кампании роста производительности труда даже при Дзержинском, и планы индустриального рывка, требовавшие от рабочих работы в экстремальных условиях, за пределами человеческих сил, вызывали у Томского опасения и несогласие. Сталину не нужен был такой „голос рабочего класса“ в руководстве, профсоюзы должны были превратиться из защитников трудящихся в организаторов трудовых подвигов.

На VIII съезде Всесоюзного Центрального совета профессиональных союзов (ВЦСПС) был повторен сценарий, опробованный в Московской организации. Стали выступать „товарищи с мест“, которые критиковали „оторвавшуюся от масс“ профсоюзную верхушку. Томский воспринял это как дискредитацию руководства профсоюзов, но нанести удар по хулителям не мог — их правоту „во многом“ признали члены Политбюро. Сталин добился избрания в ВЦСПС Лазаря Кагановича, который, по выражению Бухарина стал играть „роль руководителя в руководстве“[407]. Но избрать Кагановича на место Томского так и не удалось, популярностью в профсоюзах он не пользовался. Томский в знак протеста против „двоевластия“ в ВСЦСПС снова подал в отставку 23 декабря. 10 января 1929 г. она была отклонена, но Томский, как и Бухарин, настаивал.