Кристин стиснула руки, лежавшие на коленях, краска то отливала, то приливала у нее к лицу. Мать обняла ее одной рукой за талию, но Кристин вырвалась и закричала вне себя от исступления:

– Оставьте меня, матушка! Быть может, вы хотите пощупать, не пополнела ли я станом?..

В следующее мгновение она стояла, прижав руку к щеке, – в замешательстве и смущении смотрела она на пылающее лицо матери. Никто не бил ее с тех пор, как она была ребенком.

– Сядь, – сказала Рагнфрид. – Сядь, – повторила она так, что Кристин послушалась. Мать сидела молча некоторое время; потом заговорила неуверенным голосом:

– Я ведь видела, Кристин, что ты меня никогда особенно не любила. Я думала, может быть, это оттого, что тебе кажется, будто я сама не люблю тебя так сильно – не так, как твой отец любит тебя! Я не боролась против этого – я думала, что когда придет время и ты сама родишь, то, вероятно, поймешь…

Я еще кормила тебя грудью, но уже тогда бывало так, что когда Лавранс подходил к нам, ты выпускала мою грудь изо рта и тянулась к нему; ты смеялась, и молоко мое бежало у тебя по губам. Лавранса это очень забавляло, и, видит Бог, я не сердилась на это. И на тебя я не сердилась за то, что твой отец играл и смеялся каждый раз, как видел тебя. Мне самой думалось: приходится жалеть тебя, такое маленькое созданьице, что я не могу осушить своих вечных слез. Я всегда больше думала о том, как бы мне не пришлось и тебя потерять, чем радовалась тому, что ты есть у меня. Но один только Бог и дева Мария знают, что я любила тебя не меньше, чем Лавранс!

Слезы текли по щекам Рагнфрид, но лицо ее и голос оставались совершенно спокойными:

– Видит Бог, я никогда не досадовала ни на него, ни на тебя за вашу дружбу. Мне казалось, что не много радости давала я мужу за те годы, которые мы прожили вместе, и радовалась, что у него была ты. И еще я думала о том, что если бы Ивар, мой отец, был таким со мною…

Много есть такого, Кристин, о чем мать должна рассказывать дочери, чтобы та остерегалась. Я думала, что этого не надо тебе, которая все эти годы была так близка с отцом, – ты ведь должна была знать, что справедливо и благородно. А то, о чем ты только что упомянула, – неужели ты считаешь, что я могла подумать, будто ты способна причинить Лаврансу такое горе!..

Я одно только хочу сказать тебе – мне хотелось бы, чтобы ты получила в мужья того, кого ты сможешь любить. Но ты должна вести себя благоразумно – не дай Лаврансу прийти к мысли, что ты выбрала неудачника и такого человека, который не уважает ни спокойствия, ни чести женщины. Потому что такому он не отдаст тебя – даже чтобы избавить тебя от явного позора. Тогда Лавранс скорее предоставит железу рассудить себя с тем человеком, который загубил твою жизнь…

С этими словами мать встала и ушла от Кристин.

24 августа, в день святого Варфоломея, внук покойного короля Хокона по его дочери[50] был провозглашен королем на тинге на юге страны. Среди выборных, ездивших туда от Северного Гюдбрандсдала, был Лавранс, сын Бьёргюльфа. Он с молодых лет считался приближенным короля, но за все эти годы редко бывал при дружине и никогда не пытался извлечь для себя выгоду из этой доброй славы, которую заслужил в походе против герцога Эйрика. И теперь он не был склонен ехать на это торжественное собрание, но не мог отказаться. Выборные люди округа получили, кроме того, поручение попытаться купить зерно на юге страны и послать его с кораблем в Рэумсдал.

Народ в окрестных приходах впал в уныние, страшась приближающейся зимы. К тому же крестьяне считали плохим делом, что снова королем Норвегии будет ребенок. Старики вспоминали то время, когда умер король Магнус, оставив малолетних сыновей; отец Эйрик говорил: "Vae terrae, ubi puer rex est"[51] . А на норвежском языке это будет так: «Нет покоя от крыс по ночам в том доме, где кот еще котенок!».

Рагнфрид, дочь Ивара, управляла усадьбой в отсутствие мужа, и для нее, как и для Кристин, было большим счастьем, что у обеих были полны руки хлопот и забот. Жители всей округи трудились над сбором мха в горах и обдирали кору с деревьев, так как оставалось мало сена и почти не было соломы, а собранные после Иванова дня листья для зимнего корма скота были пожелтелыми и увядшими. Когда в день Воздвижения отец Эйрик выносил на поля распятие, многие в крестном ходе плакали и громко взывали к Богу, умоляя его сжалиться над людьми и скотом.

Спустя неделю после Воздвижения Лавранс, сын Бьёргюльфа, вернулся с тинга домой.

Было уже так поздно, что все давно улеглись спать, но Рагнфрид еще сидела в ткацкой. У нее теперь целый день так много было дел, что она часто работала до поздней ночи за ткацким станком и за шитьем. Притом Рагнфрид очень любила ткацкую. Это, как говорили, была самая старинная постройка во всей усадьбе; ее называли еще "завалом", и люди говорили, что она стоит здесь со времен язычества. Кристин и одна из девушек, которую звали Астрид, сидели с Рагнфрид к пряли у очага.

Они сидели уже довольно долго, молчаливые и сонные, когда вдруг послышался топот копыт одинокой лошади – кто-то скакал во весь опор через мокрый двор. Астрид вышла в сени и выглянула в двери – и сейчас же вернулась назад в сопровождении Лавранса, сына Бьёргюльфа.

И жена и дочь сразу же увидели, что он порядочно пьян. Он держался нетвердо на ногах и ухватился за шест дымовой отдушины, пока Рагнфрид снимала с него промокший плащ и шляпу и отстегивала пояс с мечом.

– Куда ты девал Халвдана и Колбейна? – спросила она, немного испуганная. – Или ты ускакал от них по дороге сюда?

– Нет, я ускакал от них в Лоптсгорде, – сказал он и засмеялся. – Мне так хотелось вернуться поскорее домой: я никак не мог успокоиться – все улеглись там спать, а я взял Гюльдсвейна и помчался домой… Собери-ка мне чего-нибудь поесть. Астрид, – сказал он девушке. – Принеси все сразу сюда, тогда тебе не надо будет ходить так далеко по дождю! Но поторопись, я ничего не ел с раннего утра…

– Разве тебя не накормили в Лоптсгорде? – удивленно спросила жена.

Лавранс сидел на скамейке покачиваясь и посмеивался:

– Там, конечно, была еда, но у меня там не было охоты есть. Я выпил немного с Сигюрдом, но… потом подумал… что могу поехать домой и сегодня вечером, чем ждать до завтрашнего утра…

Астрид вернулась с пивом и едой, захватив с собою сухие башмаки для хозяина.

Лавранс стал было отцеплять шпоры, но чуть не упал головой вперед.

– Подойди сюда, Кристин, – попросил он, – и помоги отцу. Я знаю, ты сделаешь это от любящего сердца, да, любящего сердца… сегодня…

Кристин послушно опустилась на колени. Тогда он взял ее голову обеими руками и повернул лицо ее к себе.

– Ты хорошо знаешь, дочь моя, я хочу тебе только добра! Не стал бы я причинять тебе горе, если бы не знал, что этим избавлю тебя от многих горестей в будущем! Ты еще очень молода, Кристин, тебе исполнилось семнадцать лет в этом году – на третий день после святого Халварда… Тебе только семнадцать лет…