– Здесь тебе некуда спрятаться, – разве только в постель…

– Вряд ли поможет, если я и спрячусь, – сказала Кристин. Она встала и говорила очень спокойно, но Эрленд видел, что она вся дрожит. – Ты должен открыть, – сказала она тем же голосом. Симон снова заколотил в дверь.

Эрленд подошел к двери и отодвинул засов. Симон вошел с обнаженным мечом в руке, но тотчас же вложил его в ножны.

Некоторое время все трое стояли молча. Кристин дрожала, чувствуя вместе с тем в это первое мгновение какое-то странное и сладкое волнение, в самых глубинах ее души нарастало что-то – предчувствие борьбы между двумя мужчинами, – и она облегченно вздохнула: вот конец молчаливому ожиданию, тоске и страху этих бесконечных месяцев! Бледная, с блестящими глазами, смотрела она то на одного, то на другого – и тут ее волнение разрешилось непостижимым леденящим отчаянием. В глазах Симона Дарре было больше холодного презрения, чем гнева или ревности, и, взглянув на Эрленда, она увидела, что, несмотря на упрямое выражение его лица, он сгорает от стыда. Ей вдруг стало ясно, как другие мужчины будут судить о нем, .допустившем ее прийти к себе в такое место, и она понимала, что это все для него сейчас удар по лицу: она знала, что он сгорает желанием выхватить меч и броситься на Симона.

– Зачем ты пришел сюда, Симон? – громко и испуганно закричала она.

Они повернулись к ней оба.

– Чтобы отвести тебя домой, – сказал Симон. – Здесь тебе нельзя оставаться…

– Вам не приходится больше приказывать Кристин, дочери Лавранса, – запальчиво сказал Эрленд, – теперь она моя!..

– Видно, что так, – грубо ответил Симон, – и ты привел ее в отличный дом для новобрачной!.. – Он помолчал, тяжело дыша; потом снова овладел своим голосом и заговорил спокойно:

– Но дело в том, что я все еще ее жених – до тех пор, пока отец не возьмет ее к себе! А до того времени я намерен с мечом в руках охранять то, что еще можно спасти из ее чести – в глазах других людей…

– Тебе нечего этим заниматься – я сам могу… – Эрленд снова густо покраснел под взглядом Симона. – Ты думаешь, я позволю запугать себя такому мальчишке, как ты? – вскипел он и схватился за рукоять меча.

Симон заложил обе руки за спину.

– Я не так боязлив, чтобы бояться, что ты подумаешь, будто я боюсь, – сказал он прежним голосом. – Я буду драться с тобою, Эрленд, сын Никулауса, можешь прозакладывать в этом душу дьяволу, если ты не зашлешь вовремя сватов к отцу Кристин!..

– Я не сделаю этого по твоему приказу, Симон, сын Андреса! – с жаром сказал Эрленд; краска снова залила его лицо.

– Хорошо, если ты сделаешь это, чтобы загладить зло, причиненное такой молоденькой женщине, – невозмутимо ответил Симон, – то тем лучше для Кристин.

Кристин громко вскрикнула, мучась мукою Эрленда. И затопала ногами о пол:

– Уходи же, Симон, уходи – что тебе до наших дел?..

– Я только что объяснил это вам, – отвечал Симон. – Вам придется терпеть меня, пока твой отец не развяжет нас с тобою.

Кристин совершенно упала духом.

– Иди, иди, я сейчас же пойду за тобою… Господи, зачем ты так мучаешь меня, Симон? Ты ведь и сам, верно, считаешь, что я не стою того, чтобы ты заботился о моих делах!..

– Не ради тебя я и делаю это, – отвечал Симон. – Эрленд, скажите же ей, чтобы она шла со мною.

Эрленда передернуло. Он тронул Кристин за плечо:

– Тебе придется идти, Кристин. Симон Дарре и я – мы поговорим в другой раз!..

Кристин послушно встала, закуталась в плащ. Башмаки ее остались стоять у постели – она помнила это, но не в состоянии была натягивать их на ноги на глазах у Симона.

На улице опять был густой туман. Кристин неслась с быстротой ветра, нагнув голову и впившись руками в складки плата Грудь ее разрывалась от сдерживаемых рыданий – ей безумно хотелось, чтобы у нее был хоть какой-нибудь уголок, куда она могла бы забиться, остаться одна и рыдать, рыдать… Самое, самое ужасное еще ждало ее впереди; в этот вечер она испытала нечто новое и извивалась от боли под тяжестью этого: она узнала, каково бывает, когда видишь унижение того человека, которому ты отдалась!

Симон шел рядом с нею, у самого ее локтя, пока она неслась по переулкам, улицам и открытым площадям, где дома пропадали из глаз и не было ничего видно, кроме тумана. Раз, когда она споткнулась обо что-то, Симон схватил ее за руку и не дал ей упасть.

– Не беги же так, – сказал он. – Люди смотрят на нас!.. Как ты дрожишь, – мягче добавил он.

Кристин молчала и продолжала идти.

Она скользила в уличной глине, ноги ее промокли насквозь и были холодны как лед – чулки, хотя и кожаные, были тонкие. Кристин чувствовала, что они начали рваться, грязь просачивалась сквозь них, пачкая ей голые ноги.

Они дошли до моста через монастырский ручей и пошли медленнее, поднимаясь в гору на другом берегу.

– Кристин, – вдруг сказал Симон, – твой отец никогда не должен узнать об этом!

– Как ты догадался, что я… там? – спросила Кристин.

– Я пришел поговорить с тобой, – коротко ответил Симон. – Мне рассказали об этом слуге твоего дяди. Я знал, что Осмюнд в Хаделанде. Нельзя сказать, чтобы вы были хитры на выдумки… Ты слышала, что я сказал?

– Да, – прошептала Кристин. – Это я послала сказать Эрленду, что нам надо встретиться в доме Мухи, я знала эту женщину…

– О, постыдись же! Да, но ведь ты же не могла знать, что это за птица, а он… Ты слышишь? – сурово сказал Симон. – Если еще можно скрывать, то ты должна скрыть от Лавранса, что ты кинула на ветер! А если уже не можешь, то должна постараться избавить его от самого безобразного позора.

– Просто удивительно, как ты заботишься о моем отце, – Дрожа сказала Кристин. Она пыталась говорить вызывающе, но голос ее готов был прерваться от слез.

Симон прошел с ней еще немного. Потом остановился: они стояли одни среди тумана, и Кристин смутно различала его лицо; таким она его еще никогда не видала.

– Я чувствовал каждый раз, как бывал у вас, – сказал он, – что вы плохо понимаете, что это за человек, – вы, женщины в доме Лавранса! "Не умеет править вами", – говорит этот Тронд Йеслинг! Очень ему нужно, Лаврансу, заниматься таким делом, ему, который рожден, чтобы править мужами! Он был прирожденный вождь, за которым воины пошли бы куда угодно с радостью! Теперь не время для таких людей – мой отец помнит его под Богахюсом… Но так случилось, что ему пришлось прожить свою жизнь в горной долине, словно крестьянину… Его слишком рано женили, а мать твоя с ее угрюмым нравом, видно, была не из тех, кто мог бы облегчить ему такую жизнь. Правда, у него много друзей, но, как ты думаешь, есть ли хоть один, который мог бы стоять рядом с ним?.. Ему не суждено было вырастить сыновей – это вы, его дочери, должны были – продолжить его род после него; неужели же ему придется дожить до такого дня, когда он увидит, что одна из его дочерей лишилась здоровья, а другая – чести?..