В ночь Огня и Стали, когда командующий гвардией генерал дель Погго начал зачистку Нижнего города от инакомыслящих, толпа восставших горожан, большей частью студентов и мещан, взяла штурмом Аксамалианскую тюрьму и вызволила Берельма. Ну, они-то думали, что мэтра Дольбрайна, «гиганта мысли и отца сасандрийского вольнодумства». Повстанцы освободили его и едва ли не силой заставили быть своим предводителем.

С тех пор прошло немало времени. Правительство, возглавляемое Дольбрайном, навело порядок на части Нижнего города – ведь Верхний все равно разрушили новоиспеченные чародеи, которые отчаянно сопротивлялись гвардии и жрецам и немало в том преуспели. Горожане получили подобие порядка – улицы патрулировали отряды студентов и ополченцев; грабителей и воров примерно наказывали на возведенном на Клепсидральной площади помосте; бордели и кабаки попали под жесткий надзор. Дольбрайн ввел распределение пищи поровну, согласно количеству домочадцев, для каждой семьи Аксамалы, всех мужчин обязал проводить три дня из десяти в самообороне. В настоящее время наибольшую опасность представляли выходцы из припортовых кварталов, известного сборищами нищих, бездельников и уголовного сброда – как мелких вроде карманников, так и промышляющих грабежами с убийством, которых собратья звали мокрушниками. С ними соратники Дольбрайна, называвшие себя «младоаксамалианцами», вели беспощадную борьбу.

Собственно, квартал, прилегающий к Университету тонких наук, оставался единственным островком спокойствия и благонадежности в бурном море взвихренной невзгодами Аксамалы. Относительным, конечно. Ведь все в мире относительно…

– Совершенно верно, мэтр Крюк, – одобрил пожилого вояку Дольбрайн. – Пора бы уже и прекратить искать виноватых. Не мы обрушили город в пучину безвластия, но нам его оттуда вытаскивать. Люди… Простые люди, наши с вами братья, смотрят на нас. Они ждут решительных действий, они жаждут улучшения жизни уже сейчас – дешевого и доступного хлеба, спокойствия на улицах города, надежды перезимовать без голода и революций… Но не стоит перекладывать вину за все, что творится в Аксамале, на каких-то выдуманных врагов. Например, на айшасианских шпионов… – Мэтр помолчал. – А профессор, сгребающий листья, возможно, сейчас полезнее для Аксамалы, чем профессор, составляющий сомнительные гороскопы. В наше время каждый должен задуматься – а что ты сделал для общества?

Гуран покачал головой. Он не часто возражал учителю, но…

– Профессор Гольбрайн составлял точные гороскопы, – сказал молодой человек. – Уж поверьте мне. Я слушал его лекции, немного умею применять полученные знания на практике…

– Я не спорю, – мягко прервал его Ловкач. – Иногда астрологические предсказания сбываются. Вернее, некоторые их части. Но это лишь подтверждает общее заблуждение. Люди, пытающиеся предсказать свою судьбу либо судьбу других людей, заранее обречены на провал. Жизнь многообразна и многогранна, любая мелочь влияет на нашу судьбу порой так же сильно, как и общегосударственные потрясения.

– Мэтр Дольбрайн прав, – проскрипел из угла чародей. – Собрался ты, к примеру, справить малую нужду, отошел в сторону… и получил черепицей, сорвавшейся с крыши, по голове. А возможен и прямо противоположный случай. Ты точно так же пошел справлять малую нужду за угол, а шайка грабителей, поджидавшая добычу в соседнем переулке, удовольствовалась другим прохожим…

Гуран развел руками:

– Возможно, вы и правы. Но мэтр профессор признан лучшим астрологом Сасандры.

– Пусть. Никто не отнимает его прав. – Дольбрайн поднял со стола сложенный вчетверо пергамент, развернул его, пробежал глазами, с недовольной гримасой отбросил в угол. – Но и привлекать его к нашему делу мы не будем. Ты уж прости… Но нет у меня веры в гороскопы. Верить нужно в себя, в свои силы, в Триединого, наконец, но не в расположение каких-то там светил.

Вельсгундец не нашел слов для достойного ответа. Да и не искал. Он искренне верил Ловкачу и вызвал бы на поединок любого, кто усомнится в словах учителя. Парень поклонился.

– Вы правы. Несомненно. От гороскопов только зло. Знаете, как я трусил в ночь Огня и Стали?

– Ты? Трусил? – Крюк приподнял бровь. – Если бы все так трусили, как ты, мы сбросили бы в море и гвардию, и портовую чернь.

– Нет. Я правда трусил. До дрожи в коленках А напускной храбростью старался перебороть себя… А все из-за чего?

– Из-за чего же? – заинтересовался Абрельм.

– Из-за гороскопа. На выпускном испытании нам задали составить гороскоп на самих себя. У всех получилось по-разному. Кому-то удалось больше приблизиться к истине, кому-то меньше. Мой друг Антоло из Табалы, например, нагадал себе карьеру полководца…

– И где он теперь? – спросил Крюк.

– В армии…

– А-а-а!

– Рядовым. Его полк отправился в Северную Тельбию. Я узнавал.

– В Тельбии война, – веско заметил колдун.

– Сейчас война по всей Сасандре, – поправил его Ловкач.

– Да, – согласился Гуран. Прошелся по комнате взад-вперед, снова оперся локтем о подоконник. – У рядового пехотного полка надежда выжить невелика. Может быть, Антоло уже погиб.

– А что с твоим гороскопом? – напомнил Крюк.

– У меня вышло, что погибну я в огне… – тихо проговорил вельсгундец. – В клокочущем пламени. Яростном и неудержимом.

– Могу тебя обрадовать, – скривил губы в усмешке мэтр Абрельм. – В Аксамале, похоже, не осталось в живых чародея, способного вызвать яростное и неудержимое пламя. Скажем так, самое большее, чего могу добиться я…

Решительный стук в дверь прервал его.

– Открыто! – громко заявил Дольбрайн. – Входите!

Гуран подозрительно прищурился и положил ладонь на рукоять меча. Даже в окружении единомышленников приходится быть всегда начеку. Враг не дремлет. Если «младоаксамалианцы» упустят власть из рук, найдется целая куча желающих ее подхватить. Мэтр Абрельм, видно, подумал о том же. Он не стал делать показных жестов, но сунул ладони под плащ. Скорее всего, приготовил быстрое и смертельное заклятие. Мощью пожилой чародей не отличался, но умел ударить в нужную точку.

Дверь распахнулась. Порог перешагнул морщинистый мужчина с трехдневной седой щетиной на щеках. Пелеус[37]на его голове блестел от влаги – похоже, над столицей вновь разверзлись небеса. Рукава добротного суконного кафтана тоже темнели, напитавшись дождем.

Вошедший поклонился. С чувством, но без подобострастия. Бросил полный сожаления взгляд на камин, который никто с утра так и не подумал разжечь.

Следом за ним двое плечистых студентов ввели мужчину средних лет, одетого очень легко и с непокрытой головой. Должно быть, из-за широкой плеши он сильно зяб под дождем. На его лице выделялся крупный пористый нос, нависавший над светло-русыми, прокуренными усами, на щеке красовался свежий кровоподтек, но глаза смотрели цепко, словно хозяином положения был он сам.