Перед глазами сверкнула сталь.

«Мне конец!»

Но смерть почему-то медлила. Потом кто-то заорал, будто коту наступили на яйца. Послышался грохот. Не то обрушилась кирпичная кладка, не то деревянная стенка разлетелась вдребезги.

Затем топот.

И над Таманским склонилось огромное, закрывающее половину неба лицо. Толстые щеки. Расплющенный, сломанный в нескольких местах нос, губы, похожие на блины. И взгляд безмятежной коровы, что пасется на лугу.

– Жив? – спросили по-испански.

– Жив-жив… – отозвался Таманский. Губы едва шевелились. Во рту было солоно от крови. – Жив.

Аркадио, охранник-вышибала из кабаре, аккуратно поднял Костю на руки.

– Куда? – поинтересовался он у плачущей Маризы.

Таманский вздохнул и закрыл глаза.

Когда он снова их открыл, было уже светло. Отчаянно болели челюсти, нос, дергалось веко.

Таманский посмотрел направо. И увидел стену. Посмотрел налево. Рядом с кроватью, на которой он лежал, сидела Мариза, уронив голову на грудь, она спала в кресле. Костя осмотрелся. Судя по всему, вышибала доставил его к Маризе домой. Не такой уж плохой вариант.

Костя осторожно поднял руку. Морщась, каждая мышца отозвалась болью, он потрогал лицо. Под ладонью было что-то распухшее, в буграх из засохшей крови. Дотрагиваться до носа было больно. В челюсть хоть и стреляло, но перелома не было. Не хватало парочки нижних передних зубов.

«Вот это отдохнул… Сходил в кабаре, – подумал Таманский. – С такой мордой не то что книгу писать, хорошо, если назад в Союз пустят».

Он покосился на Маризу.

«А девочка молодец, не бросила… Бугая этого позвала. Как там его?.. Ведь говорила же, не помню».

Костя осторожно оперся руками о кровать и попытался сесть. В животе будто разорвалась бомба. Сжав зубы, Таманский застонал.

– Что?! – Мариза проснулась, вскочила, метнулась к нему, упала на колени около кровати. – Не вставай! Лежи!

– Не нужно волноваться… – сказал, точнее, прохрипел Костя. Голос был чужой, грубый. – Я чувствую себя хорошо.

Она молчала, только смотрела в глаза, будто ловя каждое движение его зрачков.

– Плакала?

Она кивнула.

– Я волновалась.

– Ну и зря. Я крепкий.

Она снова кивнула.

– Приходил доктор, сказал, что ты крепкий, они могли тебя убить.

– Да? Не может быть.

– Удар был в печень… Но она целая.

Костя потрогал себя под ребрами справа. Больно. Осторожно отогнул одеяло. На боку расплывалось темно-синее пятно размером с голову ребенка.

– Ого… – Он посмотрел на Маризу. – Но челюсть цела, дырок в организме нет, жить буду. Хорошо. Чего ж плакать?

– Я боялась. Боялась, что не успею…

– Спасибо тебе. Ты успела вовремя.

Мариза улыбнулась. Вскочила.

– А я видела, как ты дрался!

Таманский слабо улыбнулся. Он вырос в Солнцеве.

– Ты почти нокаутировал одного! Я видела, как он валялся! А еще они были с ножом…

– А еще они были очень крепкие. – Таманский посмотрел на сбитые костяшки. – Очень крепкие…

– Даже Аркадио не сразу их срубил.

– Кстати, – Костя заинтересованно поднял брови, – а там… Я помню грохот. Что это упало?

– Это Аркадио швырнул одного из них в стену. Стена обвалилась! – Девушка даже подпрыгнула от восторга. – Ты бы видел, как они бежали потом!

– Стенка деревянная?

– Каменная! Хочешь есть? Доктор сказал, что тебе надо есть бульон. Я приготовила!

Не дожидаясь ответа, она убежала на кухню. Оттуда донеслось громыхание посуды.

Таманский, морщась и постанывая, приподнялся на локтях. Стараясь не напрягать живот, сел. Закружилась голова.

В огромном зеркале, висевшем на стене, Костя увидел себя полностью. В синяках, ссадинах. Под правым глазом фонарь, подбородок синий, на носу характерный кровоподтек, губы…

– Отлично! Мечта патологоанатома.

В комнату вошла Мариза. Сразу вокруг Таманского начались танцы. «Тебе нельзя вставать…», «Доктор запретил…», «Пожалуйста, осторожно…» Костя аккуратно отмахивался, наконец посадил Маризу на кровать и прижал к себе. Она затихла на его груди.

– Все хорошо. Немного больно, но все в порядке, – сказал Таманский, стараясь говорить убедительно. – Мне надо немного отдохнуть, но валяться в кровати я не могу.

– Я приготовила бульон… Будешь?

– Да.

Вскоре перед Таманским вырос столик с бульоном, какими-то бутербродами и еще чем-то, удивительно пахучим, чесночным. И хотя суп был слишком жирным, а жевать бутерброды было очень больно, Костя чувствовал себя счастливым.

Но это чувство, солнечное и восторженное, вмиг улетучилось, когда в дверь громко и требовательно постучали.

Мариза убежала открывать, а Таманский напрягся.

В коридоре послышался знакомый голос, и в комнату вошел, хромая, Билл.

– Ну и видок… – Джобс и Таманский были единодушны.

Американец выглядел едва ли лучше Кости. У него заплыл глаз, левая рука была на перевязи, к тому же он ощутимо хромал.

– Обидно другое, – пожаловался Джобс, присаживаясь на стул. – Камеру разбили. Раньше был «Кэнон», а теперь какая-то…

– Хреновина, – сказал Таманский по-русски.

– Как? Что это?

Костя объяснил. Джобс долго шевелил губами, пробуя на вкус неизвестное слово.

– Класс! Хре-но-ви-на. Так вот раньше у Билли был «Кэнон», а теперь у Билли есть хреновина. Отлично. Фотографировать этой хрено… хреновиной невозможно. Даже ремонт не поможет.

– Так плохо?

Американец кивнул и посерьезнел.

– Я догадываюсь, но все-таки спрошу. Кто вас отделал? Это не была случайная автомобильная авария, ведь так?

– Так. – Таманский кивнул. – Это вообще не была авария. Это четыре бритоголовых ублюдка.

– О! – Джобс поднял брови. – У меня было двое. Вы еще легко отделались.

– Мне помогли.

– Везет. Я помогал себе сам.

– Каким образом?

– Подстрелил одного. – Американец пожал плечами.

– У вас был пистолет? Почему же… – Таманский указал на руку Джобса.

– До пистолета надо было еще добраться, друг мой, – грустно улыбнулся Билл. – Я как полный идиот доверился местной полиции, которая, как утверждает пресса, меня бережет.