С появлением этой нехорошей компании свет электрических лампочек в квартире начинает тускнеть, в квартире темнеет, а я чувствую прилив спасительной силы, аккумулирую из густеющего воздуха невиданную энергию и на расстоянии умудряюсь погасить огонь разгоревшихся было конфорок.

Ощущаю всем своим естеством, что с появлением троицы (дама, судя по всему, лишь случайный довесок к происходящему) меняется течение времени – кажется, что прошло минут пять-десять, а на самом деле – часа три… Помогаю Коровьеву тащить сумку с Бегемотом – уж больно натурально рыцарь Фагот вздыхает, охает, морщится нос, пытаясь помешать пенсне сползти на самый кончик носа… «Откормили, Марго, откормили на свою голову! – блажит Коровьев. – Все продукты только первой свежести, наипервейшей! Пупок развяжется, пока эту скотину до дивана дотащишь!»

Бегемот неожиданно резво выпрыгивает из сумки и орет дурным голосом:

– Марго! Спасай! Я сдуру объелся лезвиями! Бритвенными! Не блевану здесь и сейчас – сдохну! Тазик мне, Марго, тазик, и воды побольше!

Азазелло прекрасен в своей невозмутимости, Коровьев-Фагот пожимает плечами и начинает ковырять в зубах то ли зубочисткой, то ли высохшей куриной лапкой, неопознанная мною дама непонятно зачем хватается за стоящую в углу коридора швабру.

Котяра получает пластиковый тазик, воду в пятилитровой бутылке, которую незамедлительно вливает в свое, казалось бы, бездонное брюхо. Громко рыгает и исторгает из себя целую упаковку бритвенных лезвий в целлофане.

– Силен, паршивец! – Азазелло одобрительно хлопает Бегемота по начинающей чернеть спине, – славно сработал. Немецкий стальной продукт… Deutschland, Deutschland uber alles, über alles in der Welt («На земле всего превыше лишь Германия одна…» – строка из «Песни немцев» 1841 года. – Прим. ред.)…

Троица заливисто хохочет, Дама, не расставаясь со шваброй, подхихикивает. Вижу, как начинают проступать узнаваемые черты лица случайной спутницы воландовских слуг: да это же Катя из соседнего подъезда! Та самая Катя, которая распугивает вменяемых обитателей нашего дома своими рассказами о том, что жильцы сверху гонят ей по водопроводным трубам ядовитую кислоту, прослушивают при помощи железных кружек все ее разговоры, а по ночам заглядывают в окно, болтаясь на бельевых веревках.

(Дальше – пауза, не помню. Считайте, пленку смыло…)

Но вот Азазелло, Коровьев и Бегемот вновь сфокусировались в моем сне. Цокая от удовольствия языками, показывают шикарнейшее издание романа, включающее новые главы, которые я нашла в самом начале сна в своих архивах. На обложке горит рубинами буква «W». Бегемот, корча уморительные рожи, протягивает мне портрет того, кто хотел мне помешать и пытался сжечь драгоценные страницы, – портрет украшает широкая траурная лента. Что случилось с диверсантом, негодяи не объясняют – скорее всего, ему просто-напросто оторвали голову…

Как же после такого знака, проявившегося в виде сна, не взяться за текст о равновесии светлых и темных сил?

Однако мысли Мессира – «В добре нет смысла, когда нет зла» и «Если нет Бога, то и дьявол сгинет» – прозвучали холостым выстрелом. Песня прошла практически незамеченной. Может быть, для такой темы надо было выбрать другую музыку, или слова оказались не очень убедительными, или надо было где-то ввернуть упоминание самого Воланда. Не исключаю, что по тексту я где-то не дотянула, где-то смазала, жесткости не доложила. Короче, на этот раз не срослось. За что искренне прошу прощения у Михаила Афанасьевича.

Михаил Житняков

Были такие песни, которые выходили у меня достаточно быстро, – например «Равновесие сил», «Симфония огня», «Дальний свет».

«История одного убийцы»

Типично «арийский» эпик по роману Патрика Зюскинда «Парфюмер».

Виталий Дубинин

Эту песню я вынашивал давно. Долго не понимал, о чем она будет, пока не прошел французский фильм «Парфюмер». Сам роман я прочел уже где-то в 2002-м, задолго до того, как Рита предложила эту тему для песни. Но я прочел и благополучно об этом забыл. И вдруг она позвонила и предложила тему про парфюмера. И это мне очень понравилось! Песня многочастная, поэтому в ней есть место для рассказа подобной истории, есть место для ее развития. Я уже четко понимал, что должно быть в каждом из куплетов и как будет выглядеть кульминация, поэтому «История одного убийцы» у нас получилось довольно быстро. Правда, поначалу Рита не понимала, как мы туда все уместим. Многое пришлось отсечь, но все основное там осталось.

Маргарита Пушкина

Чрезвычайно сложно в сравнительно небольшой по звучанию композиции изложить всю суть философии произведения Зюскинда, но что-то все-таки сделать удалось.

Как уже известно, чаще всего на одну и ту же музыку пишется множество различных вариантов текстов. В случае с композицией, ставшей «Историей одного убийцы», как и с «Кровью королей», сложилось иначе – само начало песни, манера, в которой была спета Виталием «рыба», сразу же обозначили сюжет и ключевую фразу: «Жажда любви убивает». Давно хотелось написать что-либо по «Парфюмеру», уж больно ярким, запоминающимся был роман Зюскинда.

За душу цепляла сцена на площади, когда Гренуй, «рожденный без запаха в зловоннейшем месте мира, вышедший из отбросов, грязи и гнили» достигает любви мира, почитания и обожания. Именно это, а не та мысль, что Гренуй возомнил себя своим собственным богом, и богом более великолепным, чем тот, воняющий ладаном Бог, который ютился в церквях. Гренуй чувствовал себя единственным, обладая волшебным ароматом, перед которым люди бессильны.

И вот – чудовищная расплата за гордыню и сумасшедшее самовозвеличивание: толпа нищих оборванцев, воров и убийц, не в силах справиться с силой аромата любви, которым Парфюмер опрометчиво себя опрыскал, разрывает гения на куски. Они сочли его светлым ангелом, они возлюбили его, и «каждый хотел коснуться его, каждый хотел урвать от него кусок, перышко, крылышко, искорку, его волшебного огня»… В результате Гренуя толпа просто съела, сожрала, но не раскаялась в содеянном – ибо эти обиженные судьбой люди «впервые совершили нечто из любви». И не имеет никакого значения, какого происхождения было это чувство.

Не буду кривить душой, хотелось бы, чтобы эту песню когда-нибудь спел сам Дубинин, с одному ему ведомыми оттенками в интонации. Может, когда-нибудь…

Самым интересным моментом, связанным с «Историей…» было мое смятение, когда показалось (уже после принятия текста), что неверно указано число девиц, загубленных Парфюмером для получения чудо-духов.

В мозгу постоянно щелкало «двадцать шесть, двадцать семь…» Книга, как назло, куда-то затерялась, или кто-то взял почитать и зачитал до состояния невозвращения томика Зюскинда на родную полку. Зная придирчивость и въедливость слушателей, любящих ловить блох в текстах, впору было впасть в панику. Музыкантам мои сомнения были совершенно неинтересны, им-то что! А я уже представляла себе, как крадусь к дверям районной библиотеки и противозаконно проникаю в казенное помещение в поисках проклятого романа, опрокидываю хлипкие стеллажи… Арест… Штраф… Позор…