Мне кажется, есть и еще одна, более специфическая сила, подталкивающая нас в том же направлении. Подозреваю, что жизнь современного индивидуума больше насыщена впечатлениями на единицу времени, чем жизнь нашего первобытного предка. Она не ограничивается тем, чтобы проснуться утром, раздобыть себе пропитание тем же способом, что и вчера, поесть один или два раза и снова лечь спать. Мы читаем книги и журналы, смотрим телевизор, перемещаемся с огромными скоростями в незнакомые места, встречаем тысячи людей на улице по дороге на работу. Число лиц, которые мы видим, разнообразных ситуаций, в которые попадаем, отдельных событий, которые происходят с нами, намного больше, чем у наших предков-поселян. Это означает, что количество возможностей для совпадения, с которыми сталкивается каждый из нас, больше, чем было у наших предков, а следовательно, и больше, чем наш мозг в состоянии оценить. Вот еще один, дополнительный эффект, вдогонку к уже упомянутому мной эффекту размера популяции.

С учетом этих двух эффектов мы теоретически могли бы заново откалибровать самих себя — научиться приводить свой порог изумления в соответствие с современной численностью популяций и современным богатством впечатлений. Но эта задача, по-видимому, непроста даже для умудренных опытом естествоиспытателей и математиков. Раз мы все еще удивленно ахаем по прежним поводам, а прорицателям и медиумам, экстрасенсам и астрологам удается так неплохо на нас наживаться, значит, мы, в массе своей, не обучаемся менять собственные настройки. Судя по всему, те участки нашего головного мозга, которые отвечают за интуитивную статистическую оценку, застряли в каменном веке.

Это касается, вероятно, и интуиции в целом. В своей книге «Противоестественная природа науки» (1992 г.) выдающийся эмбриолог Льюис Вольперт утверждает, что наука трудна для понимания по той причине, что она более или менее постоянно контринтуитивна. Это противоречит точке зрения Томаса Генри Гексли («бульдога Дарвина»): тот считал, что наука является «не чем иным, как вышколенным и организованным здравым смыслом, отличаясь от него только тем, чем ветеран отличается от неопытного новобранца». По мнению Гексли, методы науки и здравого смысла «отличаются друг от друга не больше, чем приемы гвардейца в рукопашном бою отличаются от того, как дикарь орудует своей дубиной». Вольперт же настаивает на том, что наука чрезвычайно парадоксальна и неожиданна — она скорее пощечина житейской мудрости, чем ее продолжение, — и его аргументы очень убедительны. К примеру, каждый раз, выпивая стакан воды, вы проглатываете хотя бы одну молекулу, побывавшую в мочевом пузыре Оливера Кромвеля. Это следует из замечания Вольперта о том, что «молекул в стакане воды больше, чем стаканов воды в океане». Ньютоновский закон, утверждающий, что тело остается в движении до тех пор, пока внешняя сила его не остановит, контринтуитивен. Так же как и открытие Галилея, согласно которому при отсутствии сопротивления воздуха легкие предметы падают с той же скоростью, что и тяжелые. Так же как и тот факт, что твердые вещества, даже прочнейший алмаз, почти целиком состоят из пустоты. В своей книге «Как работает мозг» (1998 г.) Стивен Пинкер проводит всестороннее обсуждение, проливающее свет на эволюционные корни нашей интуиции в вопросах физики.

Существенно большую трудность представляют собой выводы из квантовой теории. Они полностью подтверждаются экспериментально с поразительным по убедительности количеством знаков после запятой, но при этом настолько чужды сформировавшемуся в ходе эволюции человеческому мозгу, что даже профессиональные физики не понимают их на интуитивном уровне. Похоже, не только наша интуитивная статистика, но и весь наш головной мозг застрял в каменном веке.

Основное положение этой книги таково: наука, в лучших своих проявлениях, способна оставлять простор для поэзии. Находить стимулирующие воображение аналогии и метафоры, порождать в уме такие картины и ассоциации, которые выходили бы за рамки требований прямолинейного понимания. Но поэзия бывает как хорошей, так и плохой, и в науке плохая поэзия может пускать воображение по ложному следу. Этой опасности и будет посвящена настоящая глава. Под плохой научной поэзией я подразумеваю отнюдь не беспомощность и неуклюжесть литературного стиля, а нечто почти противоположное по смыслу: речь пойдет о том, насколько творческая фантазия и поэтические сравнения способны служить источником заблуждений в науке, даже если сама по себе поэзия хороша. Быть может, особенно когда она хороша: ведь чем лучше поэзия, тем больше у нее возможностей сбивать с пути истинного.

Плохая поэзия в таких своих формах, как чрезмерное увлечение аллегориями или раздувание примеров случайного и бессмысленного сходства в «высоких символов туманный рой» (фраза позаимствована у Китса[48]), просвечивает сквозь многие колдовские и религиозные традиции. Сэр Джеймс Фрэзер в своей «Золотой ветви» (1922 г.) к одной из важнейших разновидностей магии относит так называемую гомеопатическую, или имитативную, магию. Имитация может быть различной: от буквальной до символической. Даяки из Саравака могли съесть руки и колени убитого врага, чтобы укрепить свои собственные руки и колени. Плохая поэтическая идея заключается здесь в том представлении, будто существует некая квинтэссенция руки или колена, которая может быть передана от одного человека к другому. Фрэзер отмечает, что до испанского завоевания мексиканские ацтеки верили, что, освящая хлеб, жрецы превращали его в саму плоть бога и что, следовательно, все, кто вкусил этого освященного хлеба, поглотили частицу божественной сущности и установили посредством нее таинственную связь с богом. Также арии древней Индии задолго до возникновения и распространения христианства были знакомы с учением о пресуществлении, или магическом превращении хлеба в плоть[49].

Далее Фрэзер подытоживает эту тему: