— Я люблю тебя, — всхлипнула я, прижимаясь к его груди, едва дыша, задыхаясь в накрывшей меня горячей волне и растворяясь в нём.

— Крольчонок, — он нашёл мои губы. Но не поцеловал. Зашептал в них: — Это не любовь, дурочка. Не любовь. Это просто секс, выброс в кровь гормонов удовольствия. Это благодарность организма за оргазм. Это влечение, инстинкты, вожделение. И это одиночество, Ника. Крайняя степень одиночества, когда привязываешься к любой живой душе рядом. Но не любовь.

— Повтори, — обняла я его за шею, выдыхая в губы.

— Не. Любовь, — посмотрел на меня, сжигая в прах взглядом. — Я чувствую то же самое. Мне невыносимо с тобой расставаться.  Ты для меня больше, чем я мог представить. Но этого ты не должна знать. Поэтому забудь. И никогда не вспоминай, что я сказал.

— А ты? Ты забудешь?

— Никогда. Но большего ты от меня не услышишь, — он вдохнул мой запах, уткнулся в плечо лбом, коснувшись кожи волосами и прижал меня к себе, словно прощаясь.

— Почему? — я подняла его голову. — Алан, посмотри на меня. Почему?

— Потому что ты не можешь быть со мной, — глядя в глаза, покачал он головой. — Не потому, что я этого не хочу. А потому, что я не такой, как тебе кажется. Не такой, Ника.

— Так расскажи мне! И позволь самой решать, что я могу, а что нет.

— Нет.

Он разжал руки. Встал. И скрылся в ванной.

Я встала вслед за ним. И скривилась от боли.

Чёрт! По ногам потекла кровь.

Как бы я ни язвила про его мастерство в постели, а оно было налицо.

Да, он мог быть нежным, а мог быть грубым. Он мог впустить меня в свою жизнь, а мог наглухо отгородиться. Он мог всё.

А что могла я?

Оглушённая, я долго смотрела на дверь, что за ним закрылась.

А потом подняла вещи и ушла в свою комнату.

Это сказка была страшной. Эта сказка была прекрасной.

Но все сказки когда-нибудь заканчиваются.

Мне пора домой.

Я и правда так думал? Что получу желаемое, переверну страницу и её забуду?

А я ведь никогда не считал себя наивным глупцом. Идиотом — да, но не глупцом.

И я так не думал. Я надеялся. Очень надеялся, что я её с душой трахну и меня отпустит.

Приятная пустота в яйцах, сладкая истома в теле, блаженная лёгкость в голове — именно это я должен был сейчас чувствовать, стоя на кухне и тупо пялясь в окно.

Но стоять я стоял и даже тупо пялился. Смотрел, как ветер гнёт верхушки деревьев и треплет листья — сегодня был тёплый, но ветреный день. Но обо всём остальном осталось только мечтать. В штанах у меня теперь словно поселился дикий зверь, вечно голодный и поднимающий голову каждый раз, когда слышит её имя. Тело физически страдало и кровоточило, словно я оторвал её от себя с мясом. А дурная голова, что вечно ногам покоя не даёт, искала любые варианты, чтобы её остановить. Задержать ещё хоть на день. Или… оставить себе навсегда.

Вот только я не мог её себе позволить. Не мог загубить её жизнь, как сделал это с Кирой. Не мог положить на алтарь своей науки и зависимости ещё одну душу, в этот раз совсем неопытную, чистую, невинную. Я не должен даже мечтать об этом. Должен опустить её, а лучше — прогнать. Грубо, жестоко, некрасиво — так, чтобы ей никогда не захотелось вернуться.

Должен. И я ненавидел себя за то, что снова придётся её обижать. Говорить слова, что ей больно будет слышать. Слова, что и близко не похожи на те, что я чувствую на самом деле. 

Сегодня такой важный день для меня. Убийца моей жены вот-вот появится в воротах этого дома. Федэ наверняка позвонит с пожеланием поближе познакомиться со смазливым ушлёпком и предложением отпустить в обмен на него Зои. А я стоял и думал, что сказать глупой девчонке. Чёртовой блондинке, что поставила мою жизнь раком.

Ну вот опять, усмехнулся я. Раком я сказал про жизнь, а этот в штанах уже дёрнулся, представив, что так тоже было бы неплохо. Вернее, очень даже хорошо. И так мы ещё не пробовали.

Дьявол!

Я слышал, что Ника собиралась. Бегала по комнате, складывая свои вещи. Жужжала феном, пока я жарил сырники. Кому-то звонила, отзываясь в моём кармане звуками. Проклятье, к ней был привязан даже мой телефон. И я обжёг руку, неудачно переставив сковородку, но выхватил чёртов смартфон из кармана и удалил программу, что записывала все её сообщения и звонки. Всё! Это и правда было отвратительно — следить и лезть в её жизнь без спроса.

Но это, чёрт побери, снова был шаг вперёд, а не назад. Я хотел ей доверять. Я хотел, чтобы она мне доверяла. Я хотел будущего.

Дверь хлопнула. Я напрягся.

Её осторожные шаги по лестнице. Бряканье замка сумки. Она бухнула ей об пол, оставив в гостиной. И так трогательно пояснила Цветку, что они едут домой, словно он ребёнок, которому нужно немного подождать пока она попрощается с дядей Аланом.

— Алан, — ко мне она обратилась голосом тихим и грустным. — Мне… пора.

— Хорошо, — развернулся я, не глядя на неё. — Только поешь.

Два румяных сырника. Ложка сметаны. Несколько ягод свежей малины.

Я поставил перед Никой тарелку, но она поймала меня за руку:

— Алан!

— Кофе? — посмотрел я на неё равнодушно и забрал руку.

— Ладно, кофе, — кивнула она, словно соглашаясь играть в эту дурацкую игру, где я только и жду, когда она уедет.

Я снова отвернулся. Стукнул колбой кофемашины, хлопнул дверцей холодильника, доставая сливки. И всё это время чувствовал, как мой бойкий крольчонок взглядом прожигает дыру между лопаток.

— Ника, — поставил я перед ней кружку и сдался. — Я бы мог сказать, что мне снова нужна твоя кровь и попросить тебя остаться ещё на день, два, неделю.

— Но в моей крови нет ничего примечательно, и она тебе не нужна? — понимающе вздохнула она.

— Да. Кроме врождённой и совершенно уникальной анемии. И, не скрою, я был ей озадачен, но это не то, что мне интересно и нужно сейчас.

— Ясно, — взяла она вилку и отломила кусочек сырника.

— Я мог бы сказать, что тебе опасно покидать этот дом, пока твои мучители на свободе.

— Но два из них сидят в подвале этого дома, и ты о них позаботишься, как они того заслуживают. А третий…

— А третий, — сдержал я удивление. Хотя, чему я удивлялся, если в лаборатории она нашла даже эскизы. — Без этих двоих ничего из себя не представляет. Просто шестёрка. Он не опасен. И тебе ничто не угрожает.

— Есть ещё варианты? — посмотрела она на меня с эдаким нарочито лёгким презрением. Словно я сам не понимал, как всё это гнусно звучит.

— Масса. Я мог бы предложить тебе пожить у меня, пока я сдам в ремонт твою машину. Там всё же разбито боковое стекло, и ты не сможешь её нигде оставить, а значит работать, пока не отремонтируешь.