В обезьяннике сидели еще человек десять, все в обносках. Один спал на цементном полу, весь в человеческих испражнениях. Мужчины справляли нужду где попало. Дышать было нечем. От вони перехватывало горло, слезились глаза.

– А где мы? – шепотом спросил Мохтар.

– В КПЗ, – ответил Ахмед.

Высоко в стене было одно зарешеченное окошко.

Остальные мужчины были, похоже, давно и прочно не в себе. Какие-то пациенты психбольницы из кошмаров. Мохтар вспомнил людей, которых видел на улицах Тендерлойна. В уголке камеры один человек задрал мааваз и присел. Под ним разлилась лужа мочи, ручеек потек к босым ступням Мохтара. Тот попятился и чуть не сбил с ног еще одного узника. Спросил, давно ли все эти люди тут. Узник был такой помятый, что Мохтар ожидал услышать в ответ: «Да уж который месяц», но тот сказал:

– Четыре дня.

«Что, и мы тоже через четыре дня такими станем? – подумал Мохтар. – Четыре дня назад они все были нормальные? Нет», – решил он. Они в тряпье, бубнят себе под нос. Народные комитеты, очевидно, перевезли их сюда, чтоб не путались под ногами во время боев. Иного объяснения нет. Со всего города собрали душевнобольных – обычно-то они ошиваются на улицах – и упрятали сюда ради их же безопасности.

– Я твою бабку отдеру! – завопил сиплый голос.

Кричал старик, босой и слюнявый, – и подобные соображения он потом выкрикивал еще час.

Мохтар нашел место у дальней стены и к ней прислонился. Ахмед подался к нему:

– Я больше не могу.

Глаза у Ахмеда были отчаянные.

– Успокойся, – сказал Мохтар. – Мы тут ничего поделать не можем. Зато мы хотя бы в безопасности.

Но Ахмед хотел на волю.

– Я твою бабку отдеру! – снова завопил старик.

Мохтар перешел поближе к двери камеры.

Он подслушал, как два надзирателя говорили про порт Мохи. У одного в Джибути была родня, и, судя по всему, между побережьями до сих пор курсировали суда – возили лук и скот из Мохи в Джибути.

– Я твою мамашу отдеру! И сеструху твою!

– Надзиратель! – взревел Ахмед. Чокнутый дед кричал громко, но у Ахмеда получилось громче. Самообладание его было на исходе. – Надзиратель! Надзиратель! Умоляю! Прошу вас!

Один относительно чистый заключенный подошел к Мохтару.

– Уже познакомился с Аммаром? – спросил он. И описал человека в кожаной куртке. – Повезло, что выжил. Видишь вон там кровь? – Он показал в темный угол. – Он там двоим головы отрубил.

Смотреть Мохтару не захотелось. И он не знал, стоит ли верить, – узник смахивал на самого здравого психа в этой камере.

– Надзиратель! – опять закричал Ахмед.

Мохтар с Садеком пытались его утихомирить, но без толку. Ахмед больше не мог.

– Надзиратель! Надзиратель! Надзиратель! – выл он.

– Угомонись, – сказал Мохтар. – Иди к окну. Подыши.

Ахмед все орал:

– Надзиратель! Надзиратель!

– Идиот! Нас же прикончат! – прошептал Садек.

В конце концов к двери подошел молодой надзиратель. Ахмед кинулся к нему, потянулся сквозь решетку, обнял его колени. Изо всех сил постарался их поцеловать. В Йемене это традиционный жест мольбы.

За спиной у надзирателя возник другой человек – немолодой чиновник с длинной бородой. В маавазе и рубашке поло. Похоже, он пользовался авторитетом – здесь пока еще не попадалось более высокопоставленных лиц.

Мохтар подошел. С такой бородой старик почти наверняка религиозный – может, он оценит, какую школу Мохтар прошел в юности.

– Господин, – сказал Мохтар, – мне кажется, произошла ошибка. Нам не место среди этих людей. Я ученый человек. Я год провел в медресе.

Медресе Мохтар ненавидел всей душой весь год, но сейчас надеялся, что учеба принесет плоды.

– Откуда вы? – спросил чиновник.

– Из Ибба, – ответил Мохтар. – Я учился у ваших имамов.

Это распалило любопытство чиновника. Мохтар процитировал несколько стихов из Корана на классическом арабском. Выбирал он стихи, где речь шла о милосердии, гостеприимстве, обращении с пленными.

Бородатый старик обернулся к надзирателю:

– Этим людям здесь не место. Откройте дверь.

Ахмед поднялся на ноги. Садек подошел к двери. Надзиратель отпер замок, и бородатый повел их троих наверх, а один надзиратель поплелся следом. Пришли они в тесный кабинет – там стоял стол, а больше почти ничего не было.

Дверь открылась, и появилось знакомое лицо. Мохтар не сразу сообразил, где его видел. А потом вспомнил. Молодой человек в борцовке и шортах, которому понравилось лицо Мохтара. Увидев, что Мохтара арестовали, Борцовка разъярился:

– Что здесь происходит?

Бородатый пожал плечами. Навскидку не поймешь, каковы отношения между этими двоими. Бородатый минимум на пятнадцать лет старше, но Борцовка, похоже, выше рангом. Борцовка ревел и расхаживал туда-сюда – обращение с Мохтаром и его друзьями чуть не довело его до припадка.

– У меня слов никаких нет! – орал он. – Что эти люди здесь делают? Кто это разрешил?

Мохтар внимательно за ним наблюдал. Театральность этого гнева напоминала любительскую постановку «добрый коп / злой коп». Борцовка стучал кулаком по столу, стучал кулаком по стене.

В кабинет зашел еще один сотрудник. Чисто выбритый, седовласый. В нормальные времена он, пожалуй, был бы начальником отдела полиции. Теперь он, как и все в народном комитете, носил гражданское. Он заверил Мохтара, Ахмеда и Садека, что это все ошибка. Кожаный Аммар проявил самоуправство, сказал седовласый, и все трое могут идти.

Бородатый шагнул к Мохтару.

– Моя жена тоже из Ибба, – сказал он. – Сожалею, что так вышло.

Звали его Абдул Васр. Он оставил Мохтару свой номер телефона, пообещал помочь, если будет нужно. Вскоре все собрание смеялось над дикими событиями этого дня, над общим безумием. Мохтар сказал им про свою кофейную работу, а они сказали, что это потрясающе. Потом настало время уходить.

Как и после допроса на въезде в Аден, Мохтар вышел из плена добрым товарищем своих бывших тюремщиков. Уже стоя на пороге, он распространялся о том, чем может помочь их делу по части пиара. Могу переводить ваши обращения на английский, сказал он. Помогу создать аккаунты в «Твиттере», зарегистрироваться на «Фейсбуке» – могу курировать все ваши соцсети. Я из Сан-Франциско, говорил Мохтар, у меня куча знакомых в Кремниевой долине. Между тем Ахмед на полу целовал колени начальнику отдела полиции.