Рада помялась, очевидно, не зная, как объяснить этот факт.

– Но, – сказала она наконец, – тут холодно!

Она провела маленькой ручкой над снимком Юрия, не касаясь его.

– Ничего не чувствую, – добавила она.

Тамара откинулась на спинку кресла и прикрыла тяжелые веки. Свершилось! А она-то считала, что русская кровь мужа убила цыганский дар. Марьям не обладала никакими талантами за исключением предпринимательских. Значит, Тамара ошиблась, и теперь ее внучка…

– А тетя плохая, – заметила между тем девочка. – Очень злая!

– Ты права, дорогая, – улыбнулась бабушка. – Это очень нехорошая тетя, она сотворила много зла.

– Этому дяде? – спросила Рада, указывая на снимок.

– И ему, и другим тоже.

– Так он не умрет? – настаивала девочка.

– Нет, – покачала головой цыганка. – Надеюсь, по крайней мере. Потому что если это произойдет, виновата буду я.

– Почему ты, ба?

– Потому что… Не важно, милая, – улыбнулась Тамара, погладив внучку по вьющимся волосам.

– А ты накажешь эту тетю? – спросила Рада, вырываясь из рук бабушки. – Накажешь?

– Мы вместе ее накажем, – кивнула цыганка. – И она больше никому не причинит вреда.

– Вместе? – испуганно переспросила девочка. – Нет, бабушка, я не хочу! Я боюсь.

– Не надо бояться. Мы делаем хорошее дело, а хорошие дела бога радуют.

– А за плохие он наказывает, да?

Тамара вновь кивнула.

– Как маму? – не унималась Рада.

Цыганка внимательно посмотрела на внучку. Что она знает об этом?

– Да, – согласилась Тамара наконец. – Как твою бедную маму. Она не хотела зла, просто она была слишком жадной и немного глупой.

– Она теперь попадет в ад?

Глаза маленькой Рады наполнились слезами.

– Может, если мы очень-очень постараемся помочь этому дяде, – медленно проговорила Тамара, – и наказать эту тетю, бог простит твою маму?

– Тогда я помогу тебе, ба, – тихо сказала девочка, кладя свою маленькую ладошку на ее изуродованную кисть.

Значит, дело вовсе не в муже! Возможно, из-за неуемной жадности Марьям, ее неуважения к дару она и была напрочь его лишена? Что ж, Тамара сделает все, чтобы внучка не пошла в мать. И может статься, господь и в самом деле простит Марьям? В конце концов, она ведь не была такой уж плохой…

– Павел Иванович, что мы здесь делаем? – спросил Егор, воспользовавшись моментом, когда Элеонора Серпухова вышла, чтобы принести кофе. – Разве вы еще не все у нее узнали?

– Погоди, лейтенант, – поморщился Курепов, словно Огибин был назойливой мухой. – У меня есть еще пара вопросов.

– И что тогда?

– И тогда мы с тобой раскроем дело.

Ему пришлось замолчать. Серпухова уже возвращалась, неся серебряный поднос с тремя чашками, сахарницей и сливками. Егор впервые оказался в таком доме, как этот. Повсюду антиквариат – инкрустированные столики, стулья с гнутыми ножками, дорогие портьеры и шторы, а еще множество статуэток из бронзы и фарфора. Огибин боялся повернуться лишний раз, чтобы ненароком не опрокинуть какую-нибудь вазу династии Минь.

Элеонора Серпухова поставила поднос на стол.

– Юра… он и вправду в больнице? – спросила она.

– Да, – кивнул Курепов.

– И как он сейчас?

– Неважно. Инфаркт.

– Надо же, в его-то возрасте. Вы говорили с ним?

Следователь покачал головой:

– К нему пока не пускают.

– Мне очень жаль, – проговорила Элеонора и отвернулась. Егор готов был поклясться, что женщина вытирает слезы.

– Вам его жалко? – удивленно спросил он. – Вы ведь обвиняли зятя в убийстве дочери!

– Это так, – согласилась Элеонора. – Понимаете, я мать, мне необходимо было найти виновного в смерти Аленушки, но теперь… Теперь я вовсе не уверена, что это правда. А вы как считаете? – Ее взгляд с надеждой устремился на Курепова.

– Дело не в том, что считаю я, – ответил он. – Дело в том, что является правдой. Поэтому мы и пришли к вам, Элеонора Григорьевна. Надо кое-что прояснить.

– Я слушаю.

– В день смерти вашей дочери вы уходили от нее последней.

– Да, наверное, – кивнула женщина. – Мы долго разговаривали.

– Вот как раз об этом-то я и собирался спросить. Какова была тема беседы?

Серпухова напряглась. Ее ладони, сложенные на коленях, сжимались и разжимались.

– Мы говорили о Юре, – произнесла она наконец. – О том, что у него есть женщина на стороне. Я давно подозревала нечто подобное. И в самом деле, кто поверит, что такой мужчина, как мой зять, сможет долго обходиться без секса? – Она с видимым трудом выговорила последнее слово.

– А как ваша дочь узнала о другой женщине? Ей сказала Анжела Сумская?

– Откуда вы знаете? – удивилась Серпухова. – Я никому…

– Вы тут ни при чем. Мы просмотрели записи с камер внутреннего наблюдения и выяснили, что в тот вечер у Алены было только две посетительницы – вы и Анжела Сумская. Она ушла как раз перед вашим приходом, а вы покинули палату дочери очень расстроенной. Как видите, вовсе не обязательно быть Шерлоком Холмсом.

– Вы правы, – вздохнула Элеонора. – Анжела очень подружилась с Аленушкой после того, как отправила ее в швейцарскую клинику. Дочь делилась с ней всем. Алена говорила, что сначала Анжела пыталась ее разубедить, мол, все эти подозрения беспочвенны. Но в тот день она пришла, чтобы рассказать дочери правду. Она была огорчена, но не могла больше скрывать от Аленушки, что у Юрия действительно есть любовница и он собирается оставить жену, как только та окончательно поправится. Для Алены это стало бы настоящей трагедией, понимаете?

– Разумеется, понимаю.

– Нет, вы не можете понять! – воскликнула Серпухова, крепко сцепив ладони. – Алена привыкла к тому, что Юра всегда рядом, со школы. Он заботился о ней, знал ее привычки, брал на себя ответственность за их брак – за всю их жизнь. Наверное, мы неправильно воспитывали дочь, и я виновата в этом больше, чем мой муж. Алена выросла эгоисткой, очень несамостоятельной, зависимой от окружающих. Думаете, я этого не осознавала? Конечно же, осознавала, но мне это даже нравилось, ведь так мы оставались с ней невероятно близки. И Юра… Ему пришлось принять ту модель поведения с Аленой, какую навязала ему наша семья. Он ведь был так же молод, как она, а мы сделали из него пожизненного опекуна для нашей дочери. Может, за это бог и наказал нас? Прервал жизнь Алены, чтобы Юра наконец оказался на свободе?

Ни майор, ни лейтенант не ожидали, что мать Алены внезапно начнет исповедоваться. Это были вовсе не те слова, на какие они оба могли рассчитывать. На их глазах женщина, на могиле собственной дочери бросившая зятю обвинение в смертном грехе, оправдывала его.