В панике я жму на кнопку остановки. Лифт замедляется и закрывает двери. Изо всех сил стараюсь разжать их руками, но ржавая конструкция не поддается. Секунды до взрыва зажигательной смеси тянутся в моей голове часами. Это, скорее всего, последние мгновения моей жизни. Вместо воспоминаний разум подает молниеносные команды. Я подпрыгиваю, упираюсь ладонями в потолок возле лампочки. Люк открывается и тут же ударяет меня по пальцам. Не даю ему шанса закрыться, повиснув под потолком на здоровой руке. Покалеченная тоже приходит на помощь, высовывая в люк локоть. Непонятно откуда взявшиеся силы помогают мне подтянуться и по пояс вылезти из кабинки.

После ярко освещенного лифта шахта кажется неправдоподобно черной. С криком отталкиваюсь руками и забираюсь на край крыши. Ноги выпрыгивают из кабинки с такой скоростью, что все тело покачивается. Вряд ли я когда-либо была напугана сильнее, но именно сейчас мне больше всего хочется жить. Пытаюсь рассмотреть, как далеко дно шахты, но взгляд падает на крышу грузового лифта. Кажется, она совсем близко. На раздумья нет даже секунды. Я спрыгиваю на грузовой лифт.

Ноги пролетают в пустоту. Угол громадной металлической коробки ударяет меня в живот. Скользя мысками туфель по гладкой стене, а руками по пыльной поверхности крыши, я съезжаю в засасывающую тьму. За секунду до падения локти упираются в металлическую перекладину на самом краю. Шахту заполняет убийственный грохот. Я вздрагиваю, правая рука соскальзывает с крыши. Подтягиваясь всей левой стороной тела, с трудом снова закидываю правый локоть на крышу, когда… Грузовой лифт дергается и медленно ползет вверх. Прощай, вера в спасение. Дно кабинки пассажирского лифта все ближе.

Растягиваю левый бок и пытаюсь отпружинить всем телом, чтобы закинуть правую ногу на крышу. Удается зацепиться каблуком за перекладину, но туфля соскакивает с ноги и, ударив меня носком в макушку, улетает в темноту. Занемевшие, как будто отмороженные, руки продолжают удерживать меня на весу, угол крыши врезается в грудь. Надо отстраниться от боли, рвануть вверх. Только это спасет мне жизнь. Только я способна себе помочь. Незнакомая раньше сила помогает раскачаться и согнуть тело пополам. На этот раз босая ступня пяткой упирается в край крыши. Я стараюсь подтянуть вторую ногу. Боль сквозь пятку пронзает все тело. Кабина пассажирского лифта, как огромный каблук с металлической набойкой, надвигается на меня и грозит перерубить пополам. Зажмуриваюсь и с воплем переваливаюсь на крышу. Жива? Цела? Открываю глаза, пассажирский лифт проезжает мимо, а я теперь уже на крыше грузового, поднимаюсь все выше. От медленного монотонного движения мутит. Потолок приближается. Я опускаю голову на крышу и, раскинув в стороны руки и ноги, готовлюсь превратиться в блин. Господи, миленький, останови этот чертов лифт, пожалуйста! Я больше не доверюсь ни одному мужчине и буду самой осмотрительной женщиной в мире, только не дай мне умереть. Лифт, услышав мои мольбы, что-то бурчит в ответ и замирает.

— Остановился. Спаслась! Жива!!!

Радостный вопль разлетается по всей шахте. Пытаюсь приподняться, но тело, будто магнит, притягивается к металлической крыше лифта. Надо отдохнуть, сейчас полежу минутку и… Что дальше? Осматриваюсь, двигая одними глазными яблоками. Только чудо могло меня спасти, но даже оно не способно помочь выбраться из шахты самостоятельно.

— Есть кто живой? — раздается голос снизу.

— Я здесь! — отрываю голову от крыши. — На грузовом лифте! Помогите!

— Сейчас спасатели приедут, помогут.

— А заодно и полиция… — бьюсь лбом о холодный металл.

— Чистосердечное признание, гражданочка, облегчает понимание.

Глядя на меня из-под полуприкрытых век, следователь улыбается во все тридцать два белоснежных зуба. Рубашка с короткими рукавами обтягивает накачанный торс, выставляя на обозрение напряженные бицепсы. Слегка взъерошенные волосы придают образу деланную небрежность. Складывается впечатление, будто он вылез из телевизора. Хотя нет, скорее, я попала в детективный сериал.

— Мне признаваться не в чем, — серьезным взглядом отвечаю на заигрывания следователя.

Неужели он и правда думает, что я поведусь на красивые глазки и тут же подпишусь под любым преступлением? Наверно, встречаются дуры, которые так и поступают, раз он использует эту тактику.

— Ну как же? — Распахивает глаза цвета штормового моря следователь. — Убийство несовершеннолетней с особой жесткостью. От восьми до двадцати пяти лет. Это в случае чистосердечного признания, а будете отрицать вину при таких неопровержимых доказательствах, получите пожизненное.

— При каких «неопровержимых доказательствах»?

— Отпечатков пальцев на месте преступления вам недостаточно? — Съезжает на стуле он, расслабляя руки.

— Она умерла в моем доме. Там повсюду мои отпечатки, и не только пальцев.

— Как насчет свидетелей?

— Свидетелей чего?

— Побега с места преступления.

— Послушайте, а разве вы не должны начинать допрос с выяснения моей личности, паспортных данных? Вести протокол, в конце концов?

— Разве это допрос? — Улыбается следователь. — Пока мы с вами просто мило беседуем.

Обводит взглядом мои ноги и, чтобы лучше их разглядеть, отъезжает на стуле подальше от стола. Спасибо Ире, ну и натерпелась же я с ее коротеньким платьицем.

— Кстати, что случилось с вашей обувью?

— Кстати, после предъявления обвинения вы, кажется, должны начать допрос, — выуживаю из памяти сведения, почерпнутые из какого-то учебника для юристов, а может, из детективного романа. Без разницы, главное, чтобы написанное было правдой.

— Хорошо, — подкатывает он стул обратно к столу. — Допрос так допрос.

Следователь берет ручку и листок и, полностью погрузившись в кропотливую работу, мелким почерком исписывает половину страницы.

— Что это вы пишете?

— Как что? Протокол. А вы не этого хотели?

— Подождите, но я же еще ничего не сказала!

— Думаете, последние полчаса я беседовал сам с собой?

— Не знаю, с кем вы беседовали, но допрос еще не начался. Записывайте мои показания по ходу дела, а не вспоминайте, о чем мы беседовали. Свои мемуары я как-нибудь напишу без вас.

Следователь явно сожалеет о проделанной работе, мнет листок и кидает в стоящую за моей спиной корзину. Бумажный шарик пролетает рядом с моим ухом. До этого я тратила все силы, чтобы изображать агрессию, но теперь у меня по-настоящему вскипает кровь. Следователь снова склоняется над бумажкой.

— Можно я?

— Что — вы? — Раздражение на его холеном лице проявляет первые морщины.

— Буду вести протокол.

— Зачем?! — Его глаза выпучиваются и становятся не такими уж привлекательными, а брови ползут на лоб, собирая кожу в гармошку. Так-то лучше.

— Разве я не имею права записывать свои показания сама?