Мои награды? Тоже ничего удивительного, что они не опознали их сразу и не поняли, к какому времени они принадлежат, – уже далеко не все молодые в наградах Отечественной разбирались. А впрочем, «Отвагу» и «Боевые заслуги» до сих пор дают, это «Славой» после войны больше не награждали…[9]

Самое занятное, я могу примерно определить, откуда они – ну, с разбросом в несколько лет. «Жигули» первой модели стали продаваться в семидесятом, а кассетные магнитофоны пошли в широкую продажу в первой половине семидесятых. Кассеты были гораздо удобнее катушек с лентой, и все, кто только имел возможность, очень быстро приобрели кассетники. А у них был именно что катушечный. Так что – первая половина семидесятых, не раньше и не позже.

Вот так получилось: они не усмотрели ничего шибко уж необычного во мне, а я – в них. Так и распрощались. Причем… Я, хоть и через двадцать с лишним лет, сообразил, кто они такие, а вот они, есть сильное подозрение, так и не поняли, кто я такой. Их ровесник, попавший на военные сборы, – вот и все…

Как так вышло, что времена совместились без всяких звуковых и световых эффектов, на которые богаты фантастические фильмы, я и не берусь гадать. Так вот получилось – насквозь обыденно, буднично. Посидели у одного костра – и разошлись. Точно так же не берусь гадать, было ли приключившееся со мной одним-единственным, уникальным случаем.

И еще одно, над чем я не берусь ломать голову… Это я ненадолго провалился в будущее, или они – в прошлое? Поди разберись. С одной стороны, в моем времени не было на опушке ни поваленных деревьев, ни следа от нескольких разжигавшихся на том месте костров. Можно допустить, что это я ненадолго угодил в будущее. А можно думать, что дело обстояло как раз наоборот, что в прошлое попал кусочек опушки с кострищем и поваленными осинами, кто знает истину?

Было это на исходе лета сорок пятого, в Чехословакии.

Наш танковый полк расквартировали еще в мае в нескольких маленьких городах. Они там стояли густо, как деревни в России, совсем недалеко друг от друга. Мне как командиру роты приходилось часто ездить по служебным делам и в штаб батальона (километра за два в соседний городок) и пореже – в штаб полка (вот до него было километров пять по лесной дороге – там были большие леса). Никакого труда это не составляло – у меня был трофейный мотоцикл, «Цундап» без коляски.

(После демобилизации я его забрал в Союз. Пришлось побегать, чтобы это устроить, но обошлось без особых хлопот, такое отлично прокатывало. Старшие офицеры и легковые автомашины привозили, а уж генералы… Генералам и некоторым полковникам из тех, кто занимал немаленькую должность, полагался целый товарный вагон.)

На обратном пути, когда проделал больше половины пути, мотор вдруг заглох. Выкатил я мотоцикл на обочину и стал смотреть, в чем дело, – полный комплект инструментов имелся, прежний, неизвестный мне владелец явно был человеком понимающим и мотоцикл содержал в исправности. Очень быстро выяснилось, в чем загвоздка – всего-навсего засорился карбюратор. Я еще до войны увлекался мотоспортом, мотоциклетные движки знал хорошо, так что быстро определил причину. Такой вот мелкий ремонт никаких сложностей не сулил: я быстренько снял карбюратор, прочистил и поставил на место. Мотор исправно заработал. Оставалось вытереть руки и ехать. Погода стояла прекрасная, солнечная, с белыми облачками на небе.

Я как раз вытирал руки ветошкой, когда они появились вдалеке. С той стороны, откуда я ехал, прямая дорога далеко просматривалась – это за тем местом, где я сделал вынужденную остановку, она метрах в двухстах круто сворачивала направо. Так что я заметил их издали, нескольких всадников и первую повозку. За ней катили другие, и по обе стороны опять-таки рысью ехали всадники.

Ни малейшего беспокойства не было – чехи к нам относились просто замечательно, со всей широтой славянской души. Так что я преспокойно стоял и ждал, когда они проедут – повозки и всадники занимали всю ширину дороги.

Когда они оказались близко, я хорошо рассмотрел, что это за процессия – свадьба, тут и думать нечего. У коней в гривы вплетены цветы и ленты, лица у всех радостные, веселые. Что интересно, у них были не простые крестьянские телеги, каких мы здесь навидались, – прямо-таки господские экипажи, запряженные парами и четверками. До того я такие видел только у здешних извозчиков, но их пролетки были не такими шикарными. Совершенно непонятно, откуда в таком количестве взялись тут и они, и разряженные всадники на красивых конях – не было в округе дворянских усадеб, а там, где они были, хозяева большей частью драпанули в американскую зону – после нашего прихода чехи начали национализировать и делить помещичью землицу, разве что колхозов не устраивали…

Во втором экипаже, никаких сомнений, ехали новобрачные. Расфуфыренный жених с пижонскими усиками на манер знаменитого артиста немого кино Макса Линдера выглядел чуть глуповато: так и пыжился нешуточным самодовольством. А впрочем, понять его можно: невеста была раскрасавица – светлые волосы, завитые локоны по плечам, синие глазищи, роскошное белое платье, кружевная фата. Так и светилась радостью и счастьем: брак по любви, тут и гадать нечего. На месте жениха я, наверное, тоже так пыжился бы: редкостная красавица в жены досталась, есть от чего задирать нос…

Когда со мной поравнялись передние всадники и передний экипаж, я и почувствовал – что-то не то. Не вполне обычная картина…

Одеты все они были странновато: не по-современному, а по той моде, что у нас я бы назвал «дореволюционной», хорошо мне знакомой по семейным фотографиям, книжным иллюстрациям и кино из «прежней» жизни. Первый раз видел чехов, одетых так старомодно. Мужчины в длинных сюртуках и фраках, все поголовно в цилиндрах, и молодые, и пожилые, в штанах без стрелочек. Женщины – и пожилые, и молодые – в длинных, до полу, платьях и большущих шляпах. Цветы и целые букетики на лацканах, усы, роскошные бакенбарды, окладистые бороды… Словно прямиком из фильма «Венский вальс» – у нас его показывали до войны, шел с большим успехом.

Но одежда – это еще не главная странность…

В чем главная, я понял очень быстро. И всадники скакали, и экипажи ехали совершенно бесшумно! Не стучали конские копыта, не позвякивала упряжь, не доносилось ни словечка из разговоров – а ведь в некоторых экипажах люди оживленно беседовали! В хвосте катила большая повозка, там сидели пятеро несомненных цыган со скрипками, гитарами и бубном, видно было, что они во всю ивановскую наяривают что-то залихватское, веселое, как на свадьбе и полагается, но ни звука не доносилось, словно я смотрел немое кино.

Но это было не в кино и нисколечко мне не чудилось. Все они выглядели совершенно реальными, ехали и скакали ясным днем, на расстоянии вытянутой руки – и никто, что характерно, не обращал на меня ни малейшего внимания, словно меня и на свете не было. Никто не повернулся в мою сторону, никто на меня не посмотрел, и это тоже было странно.