class="a">[235]. Государство часто не отличалось богатством от периферии, но их решающим отличием было то, что все богатство государства, как любого оседлого сообщества, было удобно сложено в ограниченном пространстве, а богатство периферии рассредоточено на большой территории. Мобильные племена, совершавшие набеги, особенно если они передвигались верхом, имели и военное преимущество. Они могли приехать в любое место в любое время по собственному усмотрению в количестве, достаточном, чтобы сокрушить слабое место в обороне оседлого сообщества или перехватить торговый караван. Если набег был многочисленным, то племя могло взять и укрепленный город. Преимущество мобильных налетчиков состояло в молниеносности набегов: вряд ли они осаждали укрепленные города, потому что чем дольше они оставались у городских стен, тем больше времени было у государства, чтобы мобилизовать силы и свести на нет тактическое преимущество налетчиков. В досовременную эпоху, вероятно, до изобретения пушек, мобильные армии скотоводов обычно превосходили аристократические и крестьянские армии государств[236]. Даже в регионах, где не было скотоводов и лошадей, это правило работало: более мобильные народы – охотники-собиратели, подсечно-огневые земледельцы и живущие в лодках на воде – обычно доминировали и собирали дань с оседлых садоводов и земледельцев[237].

Здесь показательна известная берберская поговорка «набеги – наше земледелие», упомянутая мной во введении: она раскрывает паразитический характер набегов. Зернохранилища оседлого общества содержат результаты двух и более лет аграрного труда, которые налетчики присваивают в мгновение ока. Содержащийся в загонах домашний скот – это живые зернохранилища, которые можно конфисковать. В добычу налетчиков входили и рабы (для выкупа, продажи или использования): они представляли собой сконцентрированный запас ценности и производительности, на формирование которого оседлые сообщества тратили значительные средства, а лишались за день. Впрочем, если еще расширить нашу «оптику», то можно сказать, что на самом деле один паразит вытеснял другого, потому что мобильные племена в ходе набегов забирали и рассеивали активы, которые были собственностью государства как обладающего исключительным правом присваивать эти ресурсы[238].

Варвары, совершавшие набеги, были в относительной безопасности от возмездия государства. Будучи мобильны и рассеяны, они просто растворялись в горах, болотах и бездорожье степей, где государственные армии преследовали их на свой страх и риск. Армии вполне эффективно выступали против фиксированных в пространстве целей и оседлых сообществ, но были практически беспомощны, противостоя группам без центральной власти, без вождя, с которым можно договориться или победить в битве.

Как отмечает Латтимор, другая причина относительного иммунитета, например монгольских налетчиков к китайскому контрудару, – отсутствие центров власти в степях[239]. Если верить словам скифского собеседника Геродота в его изложении, кочевники, совершавшие набеги, прекрасно понимали военное преимущество отсутствия недвижимого имущества.

У нас ведь нет ни городов, ни обработанной земли. Мы не боимся их разорения и опустошения и поэтому не вступили в бой с вами немедленно[240].

В Средиземноморье в конце II тысячелетия до н. э. главная опасность для государств исходила не из степей и пустынь, а с моря. Судоходное море, также как степи и пустыни, дает налетчикам уникальные возможности – внезапно нападать на прибрежные поселения и грабить их, а иногда захватывать и править ими. Морские кочевники поживились за счет бурного роста средиземноморской торговли и пиратства, играя схожую роль со скотоводами, которые нападали на сухопутные караваны. Царь Угарита, правивший рядом с современной Латакией в Сирии, описал нападение на свое царство в тот момент, когда его колесницы и корабли отсутствовали:

И вот корабли врага пришли сюда; мои города были сожжены, и сотворил враг много зла в моей стране <…> Семь кораблей врага, что приплыли сюда, нанесли нам большой ущерб[241].

Помимо известных набегов на Египет и Левант, скорее всего, морские разбойники ответственны за разрушение дворцового Крита и центра Хеттского царства[242]. Они были предшественниками других известных морских разбойников – викингов и «морских цыган» (оранглауты) в Юго-Восточной Азии. Современное пиратство в Аравийском море указывает на то, что даже сегодня скорость, мобильность и внезапность могут дать по крайней мере временное тактическое преимущество над «квазиоседлыми» контейнеровозами.

Нам мало что известно о «морских пиратах». Вероятно, их командным пунктом был Кипр и они ответственны за несколько волн нападений в течение столетия. Как и скотоводы, совершавшие набеги на суше, они были крайне разнородны по культурному и лингвистическому происхождению. В государственных документах и хрониках они упоминаются как источник угроз и ужаса. Однако современные исследования реабилитировали их, показав, что они были не только разбойниками, но и создателями городов в царствах, которые захватывали.

В набеги встроено фундаментальное противоречие, которое, будучи осознано, объясняет, почему набеги – это предельно нестабильный способ существования, который в большинстве случаев перерождался в свою противоположность. Если довести эту идею до логического конца, то набеги – это самоликвидирующийся образ жизни. Например, если разбойники напали на оседлое сообщество, увели с собой население и скот, забрали все зерно и все ценные вещи, то поселение будет уничтожено. Зная о судьбе предшественников, вряд ли другие люди захотят создать здесь новое поселение. Если разбойники будут практиковать такие набеги постоянно, то, в случае успеха, вскоре перебьют всю «дичь» в округе, т. е. «убьют курицу, которая несет золотые яйца». В принципе то же самое относится к разбойникам и пиратам, которые нападают на торговые караваны на суше и на море. Если они будут грабить всех подчистую, то торговля либо затухнет, либо, что более вероятно, найдет для себя более безопасный путь.

Зная об этом, разбойники, скорее всего, заменят набеги «защитным рэкетом»: в обмен на долю товаров, урожая, домашнего скота и других ценностей грабители «защищают» торговцев и поселения от других грабителей и, конечно, от самих себя. Эти взаимоотношения похожи на эндемические заболевания, когда патоген не убивает носителя, а живет за его счет. Промышлявших набегами групп было множество, и каждая из них перешла на сбор «налогов» и охрану конкретных сообществ. Безусловно, набеги все равно случались, часто очень разрушительные, но это были нападения на поселения, которые охраняли другие разбойники. Подобные нападения представляют собой форму непрямой войны противоборствующих групп разбойников. Повседневный и устойчивый защитный рэкет – это долгосрочная стратегия, а не однократный грабеж, поэтому она требует стабильного политического и военного окружения. Длительный защитный рэкет предполагает постоянное изъятие излишков у оседлых сообществ и отражение внешних нападений на основу своего благополучия, поэтому он мало чем отличается от архаических государств[243].

Как правило, древние государства не только строили стены и содержали армии, но и часто прибегали к другому средству – платили мощным варварам за