Мадам молчит. Возможно, они общаются знаками или передают друг другу записки – этого Мари-Лора сказать не может. Так или иначе согласие достигнуто, и они возвращаются в дом номер четыре по улице Воборель. Сегодня утром, объявляет мадам, ей удалось купить два ящика персиков – быть может, последних персиков во всей Франции. Напевая, она помогает Мари-Лоре их чистить.

– Мадам?

– Да, Мари?

– Что такое подпольная кличка?

– Это имя, которым ты называешься вместо настоящего.

– А как бы я могла называться, если бы понадобилось?

– Ну… – задумчиво тянет мадам Манек. Вынимает косточку из персика, режет его на четвертинки. – Да как угодно. Можешь быть Русалкой, если захочешь. Или Ромашкой. Может, Фиалка?

– А как насчет Улитки? Я бы хотела быть Улиткой.

– Улиткой? Отличная кличка.

– А вы, мадам? Вы бы как хотели называться?

– Я? – Мадам замирает, держа нож над доской. В подвале звенят сверчки. – Наверное, я хотела бы быть Саблей.

– Саблей?

– Да.

Аромат персиков клубится ярко-алым облаком.

– Саблей? – еще раз переспрашивает Мари-Лора.

Обе принимаются хохотать.

* * *

Дорогой Вернер!

Почему ты не пишешь? ▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅ Фабрики работают день и ночь, трубы постоянно дымят, холодно так, что топят всем подряд: опилками, угольной крошкой, мусором. Солдатские вдовы ▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅ и с каждым днем все больше. Я работаю в прачечной с близняшками, Ханной и Сусанной, и Клаудией Фёрстер, ты ее помнишь. В основном чиним штаны и рубахи. Я научилась работать иголкой, по крайней мере не так часто колю себе пальцы. Сейчас как раз заканчиваю делать уроки. Вам задают уроки? Ткань – дефицит, так что люди приносят перешивать занавески, покрывала, старые пальто. Говорят, все, что можно, должно идти в дело. К нам это тоже относится. Ха. Это я нашла под твоей старой кроватью. Думаю, тебе пригодится.

Целую,

Ютта

В самодельном конверте – детская тетрадь Вернера, на обложке его рукой выведено: «Вопросы». На страницах – чертежи, изобретения. Электрогрелка, которую он хотел соорудить для фрау Елены, велосипед с цепями для обоих колес. Может ли магнит притянуть жидкость? Почему лодки плавают? Почему, когда кружишься, голова тоже идет кругом? В конце десяток пустых страниц. Видимо, писанина настолько детская, что цензор ее пропустил.

Вокруг него – стук подошв, лязг винтовок. Приклад в землю, дуло прислонить к стене. Снять кружку с крюка, взять тарелку. В очередь за вареной говядиной. На него накатывает такая тоска по дому, что приходится зажмурить глаза.

Мадам Манек заходит в комнату Этьена на пятом этаже. Мари-Лора подслушивает на лестнице.

– Вы можете помочь, – говорит мадам.

Кто-то – наверное, она – открывает окно, и свежий морской воздух врывается на площадку, шевеля все: занавески Этьена, его бумаги, его пыль. Мари-Лоре пронзительно хочется, чтобы папа был рядом.

– Прошу вас, мадам, закройте окно, – говорит Этьен. – За нарушение режима затемнения могут арестовать.

Окно остается открытым. Мари-Лора тихонько поднимается еще на ступеньку.

– Знаете, кого арестовывают, Этьен? Женщина из Ренна получила девять месяцев тюрьмы за то, что назвала своего борова Геббельсом! Гадалку из Канкаля расстреляли за то, что она предсказала: де Голль вернется весной. Расстреляли!

– Это всего лишь слухи, мадам.

– Мадам Эбрар сказала, что в Динаре один старик – дедушка! – получил два месяца тюрьмы за то, что носил крест «Свободной Франции». Говорят, они превращают весь город в свалку боеприпасов.

Дядюшка негромко смеется:

– Такое могли бы придумать шестиклассники.

– В каждом слухе есть доля правды, Этьен.

Мари-Лора понимает, что всю взрослую жизнь Этьена мадам Манек умеряла его страхи. Обходила их, старалась сгладить. Она поднимается еще на ступеньку.

Мадам Манек говорит:

– Вы многое знаете, Этьен. Про карты, приливы, радио.

– Довольно уже и того, что эти женщины собираются у меня в доме. Люди не слепые, мадам.

– Кто?

– Да хоть парфюмер.

– Клод? – фыркает она. – Малыш Клод слишком занят – обнюхивает себя.

– Клод уже давно не малыш. Даже я вижу, что его семья получает больше других: больше мяса, больше электричества, больше масла. Я знаю, чем покупаются такие блага.

– Тогда помогите нам.

– Я не хочу неприятностей, мадам.

– А сидеть сложа руки – не значит нарываться на неприятности?

– Сидеть сложа руки – это не делать ничего опасного.

– Сидеть сложа руки – все равно что сотрудничать с оккупантами.

Шумит ветер. В воображении Мари-Лоры он дробится и переливается, втягивает в воздух иголки и колючки. Серебряный, зеленый, потом снова серебряный.

– Я знаю способы, – говорит мадам Манек.

– Какие? Кому вы доверились?

– Иногда надо на кого-нибудь положиться.

– Нельзя доверять никому, кроме тех, в чьих руках и ногах течет та же кровь, что в ваших. И даже им нельзя доверять. Вы воюете не с человеком, а с системой. Как воевать против системы?

– Как сумеем.

– Чего вы от меня хотите?

– Раскопайте ту старую штуковину на чердаке. В прежние дни вы знали про радио больше всех в городе. А может, и во всей Бретани.

– Все приемники конфискованы.

– Не все. Многие их спрятали. Насколько я поняла, вам надо будет просто читать цифры, написанные на бумажке. Кто-то – не знаю кто, может, Юбер Базен – будет приносить их мадам Рюэль, а та – запекать прямо в хлеб. В хлеб!