там не было, — уже не в больничном одеянии. В руках у нее пламенел большой букет роз. Я еще, грешным делом, подумал тогда, что влетел он ей в немалую копеечку. Запинаясь и смущаясь, благодарила меня за «спасение», наговорила кучу хороших слов и пожеланий. Я привычно скромничал, делал вид, будто мне впервые дарят цветы, умилялся и тоже смущался, благодарил, желал. Извечная игра при выписке больного. А затем произошло то, чего я больше всего опасаюсь, — Маргарита полезла в сумку и вытащила аккуратно упакованный в целлофан и перевязанный ленточкой плотный квадратный сверток.

Игра игрой, но я обладал достаточным опытом, чтобы распознать: вручать подарки или, то же самое, давать взятки, Маргарита не приучена. Покраснела, заморгала, запричитала, чтобы я не обижался, чтобы правильно ее понял, что она из лучших побуждений — обычный для больных «джентльменский» набор. Я прошел с ней все положенные неписаным ритуалом стадии — укорял, увещевал, возмущался. Кончилось тем, что чуть не вытолкал ее из комнаты. Между прочим, это Маргарита мне уже потом рассказала, в свертке были книги — двухтомник Ахматовой, по тем временам действительно редкостная вещь. Она, пятясь, затравленно смотрела на меня, лепетала нечто совсем уже невразумительное, чуть не всплакнула. Нехорошо, одним словом, расстались…

Я глядел на нее, а Маргарита — на мои оголенные по локоть красные руки с уцелевшими хлопьями мыльной пены. Ее вопрос опередил мой:

— Вы… стираете? — прошептала она голосом, каким впору спрашивать, питаюсь ли я человечиной.

— Стираю, — сдержанно ответил я. — А вы… у вас что-нибудь случилось?

Она, смешно вспомнить, настолько была ошарашена моим «низменным» времяпрепровождением, что, и без того взвинченная, совсем растерялась. Наконец до меня дошло, что держу гостью, званую или незваную, за дверью, шагнул в сторону, приглашающе качнул рукой:

— Проходите, не через порог же разговаривать.

Она замедленно, как сомнамбула, вошла, остановилась. Повела из стороны в сторону головой, оглядывая мою прихожую так, словно проникла в нутро египетской пирамиды, судорожно втянула в себя воздух и вдруг ляпнула:

— А можно я вам постираю?

Ляпнула — и сама обомлела от неожиданно вырвавшихся слов. Я уже не тревожился. Уяснил главное — ее визит не связан с операцией, все остальное существенного значения не имело.

— Благодарю, я, с вашего позволения, сам управлюсь.

Она тоже обрела способность более или менее здраво соображать, принялась, тряся перед собой банкой, уговаривать меня, чтобы не обижался, не подумал ничего такого, она из лучших побуждений — почти один к одному прощальный наш диалог в ординаторской. Только на этот раз он проходил в моей квартире, и мне следовало вести себя иначе. Улыбнулся, обезоруживающе развел руки:

— Да я не обижаюсь, наоборот, воздаю должное вашему исконному женскому началу. И в самом деле: искренне признателен вам за благородный порыв. Так чем все-таки обязан?

Ее уже хватило на ответную улыбку, только все еще по инерции говорила быстро и многословно. К ней из деревни приезжали родственники, у них своя пасека, привезли «видимо-невидимо» меду, буквально девать некуда, вот она и решила, не в моей операции дело, просто по-соседски, по-дружески, у меня такая тяжелая работа, ничего тут нет зазорного…

Она тараторила, а я смотрел на нее, на ее милое разрумянившееся лицо, на мелькающие за припухшими губами ровные белые зубы. Она мне нравилась — непосредственная, трогательно стеснительная, вся на эмоциях. И я решил взять у нее мед — не весь баллон, конечно, немного. Понимал, что в самом деле от чистого сердца, и что в самом деле обижу ее, выпроводив, как в прошлый раз.

— Обожаю мед, — растянул я рот еще шире, — отказаться — выше моих сил. Тем более что дарит его такая очаровательная женщина. Но, если разрешите, два условия. Первое — о целой банке даже говорить бесполезно. И второе — пробу мы снимем вместе, я, признаться, не успел почаевничать, к тому же вы моя гостья. Со своей стороны выставляю овсяное печенье. Немного состарившееся, но все равно очень вкусное. По рукам?

Подобной реакции я не ожидал. Маргарита, только что с облегчением переведшая дух, отмякшая, разулыбавшаяся, вдруг затуманилась, досадливо сдвинула брови, словно я предложил ей нечто сомнительное, и нерешительно затянула:

— Но-о… я сейчас не… извините…

Я готов был откусить себе язык — дернула же нелегкая звать ее на чай. Она, вольно или невольно, поставила меня в такое же затруднительное положение, в каком недавно пребывала сама. Счет в игре сравнялся. Но лишь вознамерился обратить свое предложение в шутку, она продолжила:

— Я в домашнем, выбежала наскоро…

Теперь я очень хотел, чтобы она осталась. Кроме всего прочего, посчитал бы себя щелкнутым по носу.

— Ну, — возразил, — какие тут могут быть церемонии? Мы же запросто, по-соседски. Позвольте. — И, забросив полотенце на плечо, приподнял руки, готовясь помочь ей снять шубу. Для большей убедительности добавил: — Тем более что мне привычней видеть вас в халате.

Накануне я посвятил вечер генеральной уборке, и почему-то обрадовался, что приглашу Маргариту в образцово чистую, опрятную кухню. Вторично уговаривать ее не пришлось, через минуту она сидела за столом, а я хозяйничал, — поставил на плитку чайник, расставил посуду, наполнил одну вазочку медом, другую печеньем. Маргарита молча наблюдала, затем спросила:

— А где ваша дочь?

Эта фраза сказала мне о многом. Маргарита достаточно знает обо мне, во всяком случае, что остался без жены. Но о Ларисином замужестве ей неизвестно. Я ответил так, чтобы сразу прояснить ситуацию:

— Дочь вышла замуж и живет отдельно.

Она снова замолчала, чуть сморщив лоб, затем вынесла приговор:

— Для одинокого мужчины у вас на удивление чисто.

— Люблю порядок, — не стал я вдаваться в подробности.

Опять возникла пауза, которую я заполнял приготовлением чая и размышлениями, как Маргарита должна воспринять информацию, что мы здесь одни, наедине и останемся.

Мы сидели, разделенные столом, обсуждали недостатки и достоинства различных сортов меда, я старался не смотреть на белый треугольник ее гладкой кожи в отвороте халата. Тоже необъяснимая вещь — я видел Маргариту обнаженной, оперировал ее и перевязывал, но эта маленькая открывшаяся частица плоти волновала сильней, чем полностью доступное взору тело. Так, по аналогии, женщина в кокетливой мини-юбке возбуждает больший интерес, нежели идущая по пляжу в сомнительной скромности купальнике. Видит Бог, не было у меня намерений соблазнить ее, воспользоваться тем, что оказалась в моей квартире. Даже мог бы при желании не форсировать события — знал уже, что ее дочь с мужем отправились в кино, никто бы не заметил ее подозрительно долгой отлучки. Просто мне было приятно завтракать и беседовать с молодой, симпатичной,