Правы ли пессимисты и алармисты, которые беспокоятся даже тогда, когда цены растут? И да, и нет. Те уроки, что могли быть выучены, выучены: пресловутую “голландскую болезнь” у России, правительство которой учитывало печальные уроки нефтяных экспортеров конца 1970-х, обнаружить не удавалось. Проверить, действительно ли ресурсы разрушают экономические институты до такой степени, что страна оказывается не готовой к макроэкономическим потрясениям – так называемое “ресурсное проклятие 2.0”, еще труднее. “Ресурсное проклятие” проявляется в основном тогда, когда мировые цены на эти ресурсы резко падают. Если, конечно, такое проклятие вообще существует.

В январе 2007 года Москву посетил знаменитый обозреватель New York Times Томас Фридман, автор концепции “плоского мира”, состоящей в том, что весь мир сейчас – единая конкурентная среда. Фридман представлял русское издание своей книги The World is Flat. A Brief History of the Twenty- First Century, которая в переводе так и называлась: “Плоский мир”. Первая же его колонка после возвращения была посвящена России: в ней пересказывалась история, которую Фридману рассказал экономист Владимир Мау, ректор РАНХиГС, одного из ведущих московских вузов.

История такая. К середине 1960-х экономика нашей страны, которая после смерти Сталина в 1953 году росла ударными темпами, стала заметно пробуксовывать. Только что пришедшее к власти новое поколение руководителей разработало план экономической реформы. Однако нашлось неожиданное препятствие: новооткрытые газовые и нефтяные месторождения Западной Сибири. Появился источник богатства, позволивший сначала отложить, а после резкого повышения мировых цен на нефть в 1974 году и вовсе забыть о реформах. Зачем что-то реформировать, если богатство просто бьет из-под земли?

А когда в 1985 году мировые цены упали, страна оказалась к этому не готовой: от привычки затыкать нефтегазовыми деньгами возникающие провалы так сразу не избавишься. Например, в течение 1974–1985 годов темпы роста в сельском хозяйстве отставали не только от развитых стран, но и от среднемировых. Если бы не канадская пшеница, то есть та же самая нефть, на деньги от продажи которой она закупалась, пришлось бы гораздо раньше всерьез взяться за восстановление сельского хозяйства, так и не оправившегося от последствий коллективизации в конце 1920-х – начале 1930-х годов.

Фридману пример Советского Союза понадобился, чтобы рассказать читателям, что в таком же положении, как наша страна в 1970-х, находится в 2007 году Иран: бонус, свалившийся с неба (а точнее, бьющий из-под земли), позволяет одновременно проводить агрессивную внешнюю политику и не заботиться об экономическом развитии дома. Однако что нам Иран? Гораздо более интересный вопрос: не столкнулась ли с той же проблемой Россия, в которой период бурного роста в начале XXI века пришелся на период высоких цен на основную статью экспорта, нефть и газ? Если “ресурсное проклятие”, как назвал его английский специалист по экономической географии Ричард Аути, или “парадокс изобилия” (выражение американского политолога Терри Карла), действительно существует, то это был как раз самый подходящий момент, чтобы поразить Россию.

Когда те экономисты, которые считают, что “ресурсное проклятие” не миф, хотят доказать это остальным, они приводят следующие цифры. За два с лишним десятилетия, прошедшие с момента введения нефтяного эмбарго в 1974 году до рекордно низких цен на энергоносители 1998 года, валовый продукт на душу населения, лучший экономический индикатор уровня жизни, в странах ОПЕК снижался в среднем на 1,3 % в год, в то время как остальные развивающиеся страны росли в среднем больше чем на 2 % в год. Только подумать: уровень жизни в стране-экспортере во время высоких цен на нефть не рос, а падал!

Самое простое объяснение “ресурсного проклятия” – конфликт из-за ресурсов. Продолжающиеся гражданские войны в Нигерии, Судане, Ираке – тому подтверждение. Конечно, нефть не становится причиной войны сама по себе, но наличие большого “приза” заметно увеличивает вероятность конфликта. Собственно, не обязательно, чтобы это была нефть. Ола Олссон из Гётеборгского университета установил, что наличие алмазов отрицательно сказывалось на экономическом росте стран в 1990–1999 годах – именно из-за того, что там случалось гораздо больше вооруженных конфликтов[68].

Другой механизм влияния природных ресурсов на экономическое развитие, так называемая “голландская болезнь”, более сложный. Чтобы понять, как он работает, будем для простоты считать, что экономика страны состоит из трех секторов: ресурсного, сектора всех торгуемых на мировом рынке товаров, кроме ресурсов, и сектора неторгуемых товаров, например услуг. То, что какой-то товар торгуемый, не означает, что он экспортируется или импортируется. Торгуемым называется товар, который в принципе может участвовать в международной торговле, и, значит, его цена зависит от цен на зарубежные аналоги.

Когда цена на продукцию ресурсного сектора увеличивается, происходит следующее. Во-первых, если повышение носит хоть сколько-нибудь продолжительный характер, растущие зарплаты ресурсного сектора начинают перетягивать работников из торгуемого сектора в ресурсный. Во-вторых, меняется обменный курс: из-за притока в страну долларов собственная валюта дорожает, делая продукцию торгуемого сектора менее конкурентоспособной на мировом рынке. Действительно, цена на мировом рынке от изменения курса нашей валюты не меняется, а зарплату рабочим приходится платить подорожавшими из-за изменения курса рублями. Внутри у сектора торгуемых товаров тоже проблемы: он уступает долю рынка сектору услуг, цены на которые меньше связаны с мировыми и, значит, могут легче подстраиваться под меняющуюся обстановку. Иными словами, два сектора, ресурсный и неторгуемый, подавляют третий – сектор торгуемых товаров[69].

Среднегодовые темпы роста ВВП на душу населения, %

Этот макроэкономический эффект называется “голландской болезнью”, потому что впервые он был замечен в Нидерландах в 1960-х годах, когда подскочили цены на нефть. С тех пор этот эффект не раз наблюдался и там, и в других странах. С 1970 по 1980 год, в первое десятилетие высоких цен на нефть, производство нефти выросло почти в 7 раз в Норвегии, в 2,5 раза в Голландии, почти вдвое – в Великобритании. Поскольку промышленный выпуск в целом стагнировал (оставался почти неизменным в Норвегии, упал в Великобритании и чуть вырос в Голландии), видно, что рост производства в нефтяном секторе и секторе неторгуемых товаров сопровождался падением в торгуемом. В некоторых странах – экспортерах нефти этот же феномен приобретает и вовсе гротескный оттенок: там, кроме ресурсного сектора и сектора неторгуемых товаров, может вообще ничего не быть. В Саудовской Аравии к 1998 году почти 90 % населения работало в госсекторе.