“Голландская болезнь” не обязательно связана с природными ресурсами. В конце 1970-х Бразилию поразили заморозки, и соседние страны, конкуренты бразильцев на мировом рынке кофе, получили неожиданный бонус. В Колумбии курс песо вырос чуть ли не в 1,5 раза по отношению к доллару, и пострадали многие секторы экономики – все, кроме госсектора, строительства и аренды жилья. В перерабатывающей промышленности, включая химию и металлургию, рост замедлился вдвое, а в легкой и вовсе стал отрицательным. Получилось, что рост мировых цен на один из основных экспортных товаров значительно ухудшил положение в других отраслях. Но “голландская болезнь” – это не просто изменение структуры экономики. Это изменение к худшему.

Чем же эта болезнь опасна? Казалось бы, это всего лишь развитие одних секторов за счет других. Если мы одинаково ценим рост в разных секторах экономики, какая разница, что за счет стагнации одного сектора растет другой? Однако есть две проблемы. Первая состоит в том, что сектор услуг может расти очень быстро, но сам по себе он не генератор роста: в нем не создаются технологии и знания, которые помогают развиваться другим секторам. Стагнация Голландии и замедление развития Норвегии в 1970-х (обе страны были экспортерами нефти) – тому пример.

Вторая проблема состоит в том, что экономика становится более чувствительной к внешним, не зависящим от страны факторам. И ресурсный сектор, и неторгуемый, живущий, по существу, на спрос, порождаемый теми, кто зарабатывает в ресурсном секторе, целиком зависят от мировых цен на ресурс. Страна, пораженная “голландской болезнью”, не просто растет медленнее других – кризисы оказываются в ней более глубокими.

Если посмотреть на мировой опыт, у экономистов пока нет особо убедительных доказательств того, что страны, богатые природными ресурсами, растут медленнее именно из-за “ресурсного проклятия”. Когда в середине 1990-х эта дискуссия только начиналась, гарвардские экономисты Сакс и Уорнер вроде бы сумели показать отрицательную зависимость между ресурсами и темпами роста[70], но более современные и более тщательные исследования этого не подтверждают. “Голландская болезнь” поражает не всех или по крайней мере не всех в равной степени.

Симптомы “голландской болезни” проявлялись и у нашей страны. С 1999 по 2007 год рубль вырос в реальном выражении на 90 % относительно корзины основных мировых валют, а два самых заметных сектора неторгуемых товаров, сектор услуг и госсектор, восемь лет росли темпами, опережающими общие темпы роста экономики. Впрочем, быстрый рост сектора услуг в последние годы связан не только с давлением обменного курса, но и с начальными условиями: во время кризиса 1998 года он потерял больше всего.

В 2005 году экономист Наталья Волчкова из ЦЭФИРа, основываясь на исследовании российского отделения Всемирного банка, попыталась найти следы “голландской болезни” в России[71]. Не нашла: хотя цены в секторе услуг росли вместе с ценами на нефть, причинно-следственной связи между ними обнаружить не удалось. Не выявлялся главный симптом “голландской болезни”: промышленное производство не отставало от сектора услуг. В статье экономистов, работающих в экономическом отделе Организации экономического развития и сотрудничества (ОЭСР), эти результаты подтверждались сравнительным анализом экономической динамики России и Украины, которую исследователи считают самой хорошей “моделью России без нефти и газа”[72]. Главного признака “голландской болезни” – стагнирования промышленного сектора – в данных, покрывающих 2004 год, не обнаруживалось.

А вот после 2004 года ситуация начала меняться в точном соответствии с прогнозом, который дает диагноз “голландской болезни”. К 2008 году доля доходов от экспорта сырой нефти и газа в экспорте выросла, а доля обрабатывающей промышленности – уменьшилась. И эти изменения в структуре экономики – в сторону ухудшения – не так легко обернуть вспять. Даже мировой финансовый кризис, сопровождавшийся помимо всего прочего падением цен на нефть, не привел к повышению доли обрабатывающей промышленности по сравнению с 2005 годом. Впрочем, как показало исследование Европейского банка реконструкции и развития, опубликованное в ноябре 2009 года, у соседей России – Казахстана и Азербайджана, тоже богатых природными ресурсами, – изменения к худшему оказались еще более существенными. Неудивительно, что резкое падение мировых цен на нефть в 2014 году особенно сильно сказалось именно на этих странах.

Кроме “голландской болезни” у “ресурсного проклятия” есть еще один симптом. Та самая сытая расслабленность, которая помешала советскому руководству провести экономические реформы в 1960-х и которая сказалась к середине 1980-х, когда цены на нефть и газ пошли вниз. Потому что ошибки правительств – большая опасность для ресурсных стран.

В конце 1970-х Мексика получила неожиданные сверхдоходы от нефти. “Нефть – это то, что обеспечивает нашу независимость и компенсирует наши недостатки”, – провозгласил президент. Правительство не просто начало тратить нефтедоллары. Оно стало наращивать государственный долг, рассчитывая, видимо, что цены на нефть не упадут никогда. Только в одном 1981 году госдолг вырос в 1,5 раза, с 55 до 80 миллиардов долларов. В 1982 году цены упали, пришлось объявлять дефолт по долгам, резко девальвировать песо и национализировать банки, после чего президент Портильо, закончив свой срок, вынужден был покинуть страну. Следующему главе государства пришлось проводить болезненные реформы.

С другой стороны, такого кризиса, какой случился в Мексике, не произошло в Голландии или Норвегии. Последствия изменений цен на ресурсы зависят от развития и устойчивости экономических и политических институтов. Если они достаточно развиты, как в случае Норвегии, Великобритании, Голландии, то дело ограничивается перекосом секторов и возможной стагнацией, если нет – как в Нигерии, то кончается крупным кризисом и спадом производства.

Даже без особых исследований понятно, что в Норвегии хорошие институты, а в Нигерии – плохие. А вот как оценить Россию или Венесуэлу, находящихся в середине любого рейтинга? Институты, определяющие правила игры, по которым взаимодействуют экономические субъекты, – трудноуловимая субстанция. Законы, то есть формальные институты, лишь часть реальных правил, по которым взаимодействуют субъекты экономики.

Если речь идет об обычаях и установлениях, которые не меняются десятилетиями, а то и веками – системе права, традиции доверия в бизнесе, – то не очень понятно, как на них могут влиять быстро меняющиеся цены на природные ресурсы. Если, действительно, повышение цен на нефть может что-то менять, то следы этого влияния нужно искать там, где что-то меняется быстро. Относительно быстро меняются характеристики отдельных политических институтов: конкурентность выборов, свобода прессы и другие аналогичные показатели. Колебания в уровне свободы слова и печати могут быть очень заметными. За последние тридцать лет наша страна прошла путь от полной цензуры до чуть ли не полной свободы и потом двинулась обратно, к значительному государственному вмешательству в дела прессы.