Ее здесь нет.

И никогда не было.

Услышав, что подъехала машина Кимберли, я отнимаю руки от лица. Автомобиль останавливается прямо передо мной. На переднем пассажирском месте сидит Сэм, на его лице я вижу тревогу.

Стоило мне только позвонить, друзья сразу же приехали, как поступали всегда.

Они выходят из машины и помогают мне встать с обочины, осторожно усаживают меня на переднее сиденье, потому что я слишком устал и не могу справиться самостоятельно.

Мы сидим в машине и молчим, Сэм не поднимает глаз, его руки покоятся на центральной консоли.

Чувствую себя полным дураком.

– Ты был прав. Зря я тебя не послушал.

Сэм грустно качает головой и тяжело вздыхает.

– Зря я не поехал с тобой.

– Нет, – убито говорю я. – Ты знал, что Марли здесь не будет.

– Именно поэтому мне следовало быть здесь, – восклицает Сэм, явно сердясь на себя, хотя во всём виноват я один.

– Ну, сейчас-то ты здесь, – бормочу я надтреснутым голосом. Тянусь к руке Кимберли, но она мягко отталкивает мою руку и крепко, до хруста в костях, меня обнимает.

Даже с одной здоровой рукой она сильнее большинства парней из футбольной команды.

– Не знаю, что бы я без вас делал, ребята, – говорю я, поверх плеча Ким глядя в глаза Сэму.

Он перегибается через сиденье и обнимает нас обоих, у всех нас по щекам текут слезы.

Наконец мы отодвигаемся друг от друга, я вытираю глаза и заставляю себя встряхнуться.

– Простите меня за это.

Кимберли печально улыбается, берет меня за руку и крепко сжимает мою ладонь.

– Мне жаль, что ты потерял свою Марли, – искренне говорит она. – Я знаю, как ты относишься к любви, Кайл, и если ты любишь Марли так сильно, то…

– Я в полной заднице, – заканчиваю я вместо нее, и мы втроем хохочем сквозь слезы.

Потом мой смех обрывается, и я просто рыдаю.

Потому что Марли ненастоящая.

На следующее утро доктор Бенефилд проверяет капельницу, пока моя мама стоит в углу палаты, скрестив руки на груди. Обе делают вид, что мой ночной побег оставил их равнодушными, хотя невооруженным глазом видно: они пребывают в состоянии тихого бешенства. Врач проверяет мою ногу, светит мне в глаза фонариком и наконец тяжко вздыхает.

– Вы еще раз совершили очень, очень глупый поступок. Вы могли снова серьезно травмировать ногу, – изрекает она и ставит капельницу с обезболивающим, явно недовольная тем, что приходится опять назначать мне этот препарат.

– Мне это не нужно, – заявляю я.

Доктор Бенефилд замирает и строго глядит на меня.

– Кайл, это просто лекарство, – вмешивается мама. – Ночью ты так страдал от боли, что едва мог говорить.

Я игнорирую ее замечание и смотрю на доктора Бенефилд.

– Уверены? – спрашивает она, выгибая бровь. – Вы никого здесь не впечатлите, разыгрывая из себя героя. Хотя, возможно, боль убережет вас от дальнейших необдуманных поступков.

Пытаюсь улыбнуться ей в ответ, но улыбка выходит безрадостной.

– Хватит с меня погони за бесплотной мечтой.

Врач слегка пожимает мне руку.

– Значит, больше никакой боли?

Я качаю головой.

– Физическую боль я стерплю.

– Хорошо. – Доктор Бенефилд указывает на кнопку вызова. – Если передумаете, просто…

– Я не передумаю, – перебиваю я ее. После целого года пребывания во сне пора наконец попробовать на вкус настоящую жизнь.

Врач кивает, несколько секунд пристально рассматривает мое лицо, потом уходит. Я поворачиваюсь на другой бок, отворачиваясь от мамы, и меня охватывает привычное чувство потери. На память приходят дни, проведенные с Марли, которые прежде казались незначительными, вроде Зимнего фестиваля или празднования Хеллоуина. Мелкие, несущественные моменты, которые я принимал как должное. Мы вместе кормили уток попкорном, я наблюдал, как Марли составляла букеты, мы с Марли выгуливали Джорджию – раньше мне казалось, что у нас впереди еще множество подобных мгновений.

Ничего этого не было.

На следующий день я наконец нахожу в себе силы встать с постели и встретиться с миром лицом к лицу. Мама катит мое кресло-каталку по больничному двору мимо фонтана, солнечные блики искрятся в водных струях.

– Пойду, куплю перекусить. Я быстро, – говорит она, кивая на открытое кафе, примостившееся в противоположном конце двора. – Хочешь чего-нибудь?

Качаю головой и слабо улыбаюсь маме.

– Я не сбегу, не волнуйся.

Мама похлопывает меня по плечу и уходит по дорожке, быстро скрываясь из виду.

Оборачиваюсь и смотрю на вишневые деревья, жимолость, желтые и розовые цветы – они растут вдоль дорожки, и она вся усыпана их лепестками.

Марли никогда не существовала, но всё вокруг напоминает мне о ней.

Ну как тут не свихнуться?

Замечаю Сэма: он идет ко мне, сунув руки в карманы, топча розовые и желтые лепестки – не специально, конечно, просто он не обращает на них внимания.

– Как ты? – спрашивает он, подходя ближе.

Киваю и отвожу взгляд от растоптанных лепестков.

– Нормально. А ты?

Он кивает, садится на скамью рядом со мной, и некоторое время мы молчим. Наконец Сэм говорит:

– Кимберли хочет зайти попозже, если ты не против компании.

– Ты придешь с ней? – спрашиваю я, подталкивая его локтем. – В смысле, составишь ей компанию?

Сэм ерзает на скамье, потирает шею ладонью.

– Знаешь, старик, здесь, в отличие от твоего коматозного мира, прошло не так много времени. – Он слабо улыбается. – Нужно подождать, посмотреть, как пойдут дела. Поглядим, какая будет обстановка, когда осенью Ким вернется домой на каникулы. Так что пока попридержи коней.

– То есть ты не отказываешься. – Я улыбаюсь от уха до уха.

Сэм фыркает.

– Ты прав. Я не отказываюсь. – Он пристально смотрит мне в глаза. – А что насчет тебя? Что будешь делать дальше?

Глубоко вздыхаю, смотрю вверх, на вишневые деревья, на блики солнечного света, играющие в ветвях, и отвечаю:

– Понятия не имею.

Наблюдаю, как, медленно кружась, падают на землю лепестки. Встречаюсь взглядом с мамой: она возвращается из кафе, в одной руке у нее стаканчик кофе, а в другой – итальянское печенье с орехами.

Меня захлестывает волна горечи, и я стараюсь не утонуть в ней, не пойти на дно.

Один раз я уже сумел начать всё с начала, и это было чертовски трудно. Сейчас мне в миллион раз тяжелее. Теперь я понимаю, что имел в виду Сэм в тот день во время тренировки.