— Зачем им нужна эта расписка?

— Гидальго! — вступил в разговор Орест. — Вы впадаете в детство, задавая детские вопросы!.. Разумеется, им нужна была эта расписка, чтобы уничтожить ее, а потом взыскать с вас, как это и сделал этот сиятельный дук через своего поверенного Сладкопевцева!

— Петушкина! — поправил Саша Николаич.

— Не придирайтесь к словам, гидальго!.. Вы знаете, когда я нездоров, как выражается ваша матушка, — продли Небо ее годы! — я бываю тугой на фамилии; во всем же остальном у меня ясность ума необычайная. Итак, вы теперь понимаете, зачем им нужна была расписка?..

— Но откуда же они могли знать, что она хранится у меня вместе с другими документами в бюро, когда я сам настолько забыл об этом, что, когда она пропала, сомневался даже, была она тут или нет?

— А появление у вас этой княгини Сан-Мартино, невестки прекрасного дука?. Вы ей демонстрировали автограф кардинала де Рогана, который извлекли из свертка, где лежала расписка!.. Помните, я еще тогда лежал под окном…

— А ведь и в самом деле! — согласился Саша Николаич.

— Вот то-то, гидальго! Слушайте в другой раз умных людей!

— Да ведь этот дук, выходит, хотел смошенничать?

— А вы только теперь поняли это?! Поздравляю!.. Знаете, сеньор, я полагаю, что у вас вместо мозгов иногда гастролирует в голове кофейная гуща! Теперь слушайте дальше!.. Способны вы сообразить, как к вам попала обратно эта расписка с надписью прелестной принчипессы, обчихай ее медведица при первой же встрече?.. Я вам сейчас все концы покажу. Сей джентльмен, как вы помните, забрался в этот священный приют и сделал выемку документа. А я вылез из дивана и схватился с ним… Между нами произошло то, что на вульгарном языке называется дракой. И подробностей всего этого происшествия я не помню; если вы спросите — почему, то это будет неделикатно с вашей стороны, ибо вы сами должны понять, в каком я состоянии был: «человекус экс дивасе»… И вот в этой драке я, очевидно, выхватил расписку у стоящего здесь сеньора и сунул ее в карман! Как вам известно, я к себе в карманы никогда не лазаю, ибо у меня в них никогда ничего нет… И расписка могла бы пролежать в моем кармане неопределенное время, если бы я случайно не вытащил ее, когда мадам принчипесса второпях потребовала у меня кусочек бумаги, когда ей было нужно… выхватил и подсунул, сам не зная того, расписку дука! Вот и все!

— Да не найдись эта расписка, с вас полностью взыскали бы деньги, — сказал Савищев. — Мало того, мне был дан платок, пропитанный наркотиком, чтобы я, явившись к вам, попросил бы вас показать эту расписку, кинул бы вам в лицо платок, одурманил вас, унес и уничтожил бы расписку… Но я погорячился и кинул платок в лицо жене дука дель Асидо, и этого он мне не простит. И вот отчего я должен теперь скрываться от его преследований.

— Но ведь это ужасно! — проговорил Саша Николаич.

— Погодите, то ли еще будет! — проговорил Орест и кивнул графу Савищеву: «Продолжай, дескать!»

— Я сегодня, — снова заговорил тот, — решил во что бы то ни стало увидеть дука, который не давал мне денег, и так как через парадный, официальный вход меня к нему не пускали, я пробрался через сад на балкон, думая найти его и объясниться. И тут, на балконе, я услышал ваш разговор в гостиной с княгиней и после того, как вы ушли, не вытерпел, вышел и заговорил с княгиней сам, а в конце разговора кинул в нее этот платок. Но тут явился дук; мне оставалось только скрыться, и я перепрыгнул через балконные перила, но бежать боялся и спрятался в углублении под балконом, заставленном зеленью. Я думал, что они сейчас же кинутся за мной в погоню, и побегут по саду, но когда меня не найдут, успокоятся, подумав, что я успел убежать, а я, когда стемнеет, выйду и скроюсь… Из-под балкона я слышал разговор дука с женой, которую он привел в чувство! Пока вы говорили с нею, он стоял за портьерой и подслушивал. Она его стала упрекать за то, что он подслушивал, а он, что она говорила с вами. Тогда она сказала, что говорила с вами исключительно для того, чтобы заставить вас уплатить деньги!

— Неправда! — опять воскликнул Саша Николаич, чувствуя, что этот последний удар для него чувствительнее всех предыдущих.

— Клянусь всем, что для меня осталось дорогого, что это правда! — сказал бывший граф Савищев.

«Всю правду» он рассказал не только для того, чтобы заслужить этим убежище для себя у Саши Николаича, но и потому, что знал, что в этой правде были такие подробности, которые не могли не оскорбить чувств Саши Николаича.

Граф Савищев понимал, что ему не поможет никто, кроме Николаева, и потому, выбравшись, когда стемнело, из-под балкона, прямо направился в трактир, где обыкновенно бывал Орест, нашел его там, рассказал ему все, и Орест привел его к Саше Николаичу. И здесь он стал рассказывать, припасая под конец тот камень, которым хотел доконать ненавистного ему Николаева. Он не сомневался, что тому будет до боли обидно, когда он узнает, что княгиня Мария только ради денег разговаривала с ним.

В этой причиненной боли другому мелкая душонка Савищева видела хоть некоторое удовлетворение за свои несчастья. Для одного этого он был готов признаться во всем Саше Николаичу.

Наденька Заозерская сидела по обыкновению с теткой и они обе вязали напульсники для бедных.

Княгиня Гуджавели в последнее время реже заезжала за Наденькой; и та скучала в своем одиночестве еще больше после того, как судьба побаловала ее в лице княгини и дала ей возможность хоть немного окунуться в жизнь того счастливого общества, которое только и беспокоится о своем удовольствии и сумело выработать как бы целый комплекс этих удовольствий.

И вот снова сидение с больной теткой, снова напульсники, огромное окно и широкая Нева, однообразно катящая свои волны… И так изо дня в день, без конца и просвета!

Наденька сидела, вязала и глядела в окно, и думала о бедной женщине с ребенком, о которой ей сегодня утром рассказала ее горничная, единственная искренняя приятельница ее. С ней только и можно было поговорить по душам, когда Наденька хотела этого.

Сегодня утром она пожаловалась Насте (так звали горничную) на свою судьбу.

— И, полноте, барышня! — возразила та, покачав головой. — Вон посмотрели бы, женщина лежит больная, с ребенком — девочкой, семь лет недавно минуло! Уж, значит, все понимает! Мать-то уж второй месяц не встает. Вот этакой жизни не дай Бог!

— А где же ее муж?

— А Бог его знает, где!.. Много горя на свете, барышня!.. А вы говорите, ваша жизнь не красна!..

— Так ведь сейчас же нужно помочь этой женщине! — тут же решила Наденька.

Но горничная словно застыдилась.

— Я не к тому, чтобы попрошайничать! — поспешила заверить она. — Коли Бог попустил, он и поможет!

— Но все-таки, если ей послать денег?

— Да, денег послать, отчего же… можно! — протянула Настя.