маленькие дети, казалось, готовились к войне. Я заметила, как несколько из них спрятались от друзей на обочине и, внезапно выскочив, закричали:

— Арабы идут! Арабы идут!

Ребятишки вопили и разбегались в разные стороны. Я горячо надеялась, что в нашей деревне такое никогда не случится по-настоящему.

Через несколько дней к нам зашла соседка. Вид у нее был совершенно потерянный. Она ездила навестить родных в деревню по ту сторону Марры, в краю зеленом и плодородном. Но нашла лишь опустевшие выжженные руины. Никто из горстки детей и взрослых, которые выжили, укрывшись в горах, ничего не знал о ее семье: где они, что с ними случилось. Вот что ей рассказали о нападении на деревню.

Арабы появились на рассвете — они были верхом и палили из пулеметов. Многим местным жителям удалось сбежать и скрыться в горах, но еще больше людей были схвачены и убиты. Арабы привезли с собой свои семьи и поселились в деревне, съедая все подчистую и вырезая скот. Если кто-то из жителей пытался вернуться в свой дом, в него стреляли. Никто не мог понять, где арабы получили такое мощное оружие. Отъевшись, они подожгли деревню и ушли.

Отец отреагировал на рассказ с пылким гневом. Теперь ясно, объявил он, что придется защищаться. И если нам суждено погибнуть при этом, пусть будет так. Мы пойдем на это для грядущих поколений — чтобы однажды они могли стать свободными. Несмотря на воинственные речи отца, я ощутила снедающую его глубокую печаль. Его политическая деятельность, его вера в демократию, его надежды на будущее страны — все это пошло прахом, потому что сейчас была война.

Что касается остальных членов моей семьи, они реагировали по-разному. Как и ожидалось, Омер был весь огонь и бравада:

— Вот увидишь — когда они явятся, я их всех убью!

Мохаммед насмешливо фыркнул:

— Никого ты не убьешь, когда они явятся. Ты удерешь и спрячешься.

Омер потрясал перед Мохаммедом своим кинжалом:

— Вы увидите — я не испугаюсь. Я буду бороться и спасу деревню.

Мо повернулся ко мне:

— Почему они начали эту войну? Они как будто хотят уничтожить нас. Мы жили в мире. Что мы им сделали?

— Все просто, Мо. Они хотят взять землю для себя. Всегда хотели. Так что тебе лучше подготовиться. Но если арабы придут, спорим, ты первым побежишь.

Мо пожал плечами:

— Ну а ты что собираешься делать? Что ты сделаешь, то и я.

— Я собираюсь драться, — сказала я ему. — Мы все собираемся драться. Я, ты, абба, бабуля — мы все. У нас нет выбора.

— Хорошо, я останусь и буду драться, если вы захотите.

— А если не будешь, придут арабы и отнимут твой новый велосипед! — поддразнила его я. — Как ты на это посмотришь?

Отец недавно купил Мо и Омеру новенькие велосипеды — ездить на фермы и присматривать за скотом. Мало кто в деревне мог похвастаться велосипедом. Это был поистине знак высокого статуса. Пожалуй, только при мысли, что арабы могут умыкнуть его велик, кроткий Мо решился бы вступить в бой. Но на самом деле этими подковырками я пыталась подбодрить его: уж очень растерянным и испуганным он казался.

Весть о набеге распространилась по деревне как лесной пожар. Наступательные бои были еще далеко от нашего района, но все же чувствовались до ужаса реально. Мужчины разобрали то немногое оружие, которое у нас имелось, — несколько охотничьих ружей, унаследованных от дедов. Некоторые из этих раритетов даже не действовали, тем не менее их владельцы со свирепым видом прочесывали окрестности деревни. Были отточены загавские ножи и мечи, а факиры наделяли специальные хиджабы силой, призванной сделать их владельцев неуязвимыми для пуль.

* * *

Несмотря на атмосферу надвигающейся войны, жизнь продолжалась. Для меня это означало распределение на место годичной стажировки. Предполагалось, что Министерство здравоохранения вышлет мне письмо с направлением в одну из университетских клиник. Три месяца я ждала инструкций, но ничего не было слышно. Сначала я проводила время в своей импровизированной врачебной приемной, но в конце концов поток пациентов истощился. Либо я излечила все болезни, которые способна была излечить, либо люди потеряли веру в меня.

Но вечно так продолжаться не могло. Я поделилась своим беспокойством с отцом. Отчего бы мне не вызваться работать в больнице в Хашме, предложил он. Тогда, возможно, вся семья переедет в город и избавится от нависшей над нами опасности.

Отец разрывался между преданностью деревне и страхом за семью. Если мы собираемся переезжать в Хашму, сказал он, тебе придется уговаривать маму и бабулю. Там у нас оставался дом, и это облегчило бы переезд. Тщательно выбрав момент, я подступила к матери. Попытка оказалась не слишком удачной.

— О, так ты хочешь кожу сменить? — осведомилась мама. — Хочешь забыть свои корни, отвернуться от того, кто ты есть?

— Что ты имеешь в виду? — задала я встречный вопрос.

— Хочешь, чтобы мы жили в арабском городе, среди арабов? Тех самых людей, которые пытаются нас убить?

— Да нет же. В городе живут разные племена. И к тому же мы ведь только на время…

— Ты это бабушке скажи. Иди и скажи ей, что хочешь бросить деревню как раз тогда, когда мы тут всем нужны. Ты ведь выучилась на врача, ты можешь помогать своим!

— Послушай, ты всегда жила только здесь, в глуши. Ну чем плохо переменить обстановку? Ты ведь даже попробовать не хочешь! Ты не знаешь, как там люди живут.

В глазах матери вспыхнул гнев.

— Говорю же тебе, иди и потолкуй с бабушкой! Ты хорошо меня слышишь? Вы все думаете, что я простушка, — ну так иди и испробуй свои доводы на ней.

Я знала, что без поддержки матери никогда не сумею убедить бабулю покинуть деревню, и отказалась от этой идеи. Но через несколько дней я услышала, как мама говорит об этом с Ашей, одной из своих лучших подруг. Я терпеть не могла Ашу, страшно ограниченную и консервативную. Они болтали через изгородь. Мама сомневалась — была ли она права, отказываясь переезжать в город.

— Знаешь, она думает, что там будет безопаснее, — нерешительно рассуждала мама. — И она может работать врачом в больнице.

— Ах, ты сильно ошибаешься, — сказала Аша. — Твоя дочь хочет, чтобы ты повсюду за ней хвостиком ходила! Это неправильно.

— Ты так думаешь?

— Сама посуди, твоя дочь уехала в большой город и слишком долго там прожила. Слишком много городской жизни. Слишком много книг. Она стала слишком взбалмошной.

— Да с чего ты это взяла?

— Ты знаешь, что такое город.