указанное на обложке. — Доктор Халима Башир, загавский доктор. Загавская врачиха, которая высказалась для газеты… Глупо. Очень глупо, доктор. Ты просто дура, девка. У тебя очень длинный язык. Очень длинный. Из-за него у тебя неприятности.

Я схватилась за край стола, чтобы успокоиться. Так вот оно что. Интервью. Что-то просочилось в газеты. Но что я сказала такого, что могло привести меня сюда? Ничего я не сказала. В некотором смысле я почувствовала облегчение. Я знала, что у меня в больнице лечится множество раненых повстанцев — бойцов, выдававших себя за мирных крестьян. Я очень боялась, что агенты узнали об этом и задержали меня по обвинению в поддержке мятежников.

Тем не менее я была ни жива ни мертва. Мне хотелось убежать и спрятаться. Но я не видела ни ножей, ни пистолетов, ни какого-либо иного оружия. Так что, возможно, они не собирались пытать или убивать меня. Я приказала себе быть сильной, не выказывать страха. Случись это, и они почувствуют свое всемогущество, я окажусь беззащитна, полностью в их власти. Я должна была попробовать сопротивляться, сделать хорошую мину при плохой игре.

— Ну да, я разговаривала с газетчиком. Разве это запрещено? Я сказала что-то не то?

— Ты действительно не знаешь? — издевательски ухмыльнулся череп напротив. — Ты действительно думаешь, что тебе позволено высказываться? Разрешено? Ты действительно думаешь, что тебе позволено баламутить? Баламутить. Мы вольны сделать с тобой что угодно. Что угодно. Разве ты не знаешь?

— Но что я сказала?..

— В какой партии ты состоишь? — перебил Череп. — Рассказывай. Никто не имеет права болтать, если он не член партии. Итак, какая это партия? Если это не политическая партия, значит, повстанческая группировка? Так ведь?

— Я просто врач…

— Не ври! — снова Череп; теперь он уже рычит. — Ты думаешь, что можешь врать нам? Мы всё знаем! Мы всё это знаем! Мы знаем, что ты даешь лекарства своим людям. Мы знаем, что ты им помогаешь. Мы знаем, что ты черная докторша загава и они все приходят к тебе. Так что не осложняй себе жизнь. Скажи нам правду. Говори — с кем ты связана?

— Моя обязанность врача — лечить…

— Тупица! Идиотка! Ты думаешь, что мы тут дураки? Ты думаешь, мы не знаем? Я скажу тебе, что мы знаем. Мы знаем, что ты наговорила в газеты. Мы знаем…

Череп разразился бранью. Он не позволял мне сказать ни слова в свою защиту. Я была здесь не для того, чтобы говорить. Я была здесь, чтобы почувствовать их власть надо мной, чтобы вкусить их гнев и ненависть и познать ледяной холуйский ужас абсолютного страха. Каждый раз, когда я пыталась что-то сказать, меня либо перебивал Череп, либо обрывали окриками мужчины. Поэтому я сдалась. Я перестала говорить. Я сидела в молчании, покуда Череп исступленно бредил и угрожал.

Наконец он достал из папки с моим делом лист бумаги:

— А теперь, доктор, вы должны подписать вот это. Здесь сказано, что вы никогда не будете говорить с газетами о ком-либо или о чем-либо еще. Вы никогда не станете ни о чем говорить. Ни о чем. А если ослушаетесь — будете иметь дело с нами. Понимаешь? Скажи, что ты понимаешь.

Я кивнула.

— Скажи это вслух! — прорычал Череп. — Я хочу услышать.

— Я понимаю.

Он толкнул мне бумагу через стол.

— Теперь подписывай.

— ПОДПИСЫВАЙ!

— ПОДПИСЫВАЙ!

— ПОДПИСЫВАЙ!

— ПОДПИСЫВАЙ! ПОДПИСЫВАЙ! ПОДПИСЫВАЙ!

— ПОДПИСЫВАЙ!

Крики от стен были оглушительными. Я схватила ручку и дрожащей рукой нацарапала свое имя. Как только я оторвала перо от бумаги, Череп выхватил у меня документ.

— Теперь иди! — Он плюнул в меня. — Убирайся! Видеть больше не желаю твою мерзкую черную рожу.

Обратная поездка прошла в таком же молчании. Со мной поехали двое — водитель и один из мужчин. Без единого слова они высадили меня на базаре. Я стояла на тротуаре и смотрела вслед уезжающей машине. Когда она скрылась в транспортном потоке, я почувствовала, что у меня подгибаются колени. Опершись на тачку, я глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Волна тошноты нахлынула на меня, и через мгновение меня вырвало в канаву.

Наконец я достаточно оправилась, чтобы идти. Я пошла в больницу мимо уродливого бетонного кубка футбольного стадиона. На меня нахлынул ледяной гнев. Теперь мне было ясно: я — часть этой войны, она — часть меня. Для Черепа и его подручных это была война против моего народа, и любой, кто помогал моему народу, был их врагом. Они выбрали меня, просто чтобы припугнуть, заставить перестать помогать своим. И они не оставили мне никаких сомнений, что случится, если я стану продолжать.

По пути я осознала, что это только начало. Я не изменюсь. Я не перестану помогать своим. Любой, кто придет в больницу, нуждаясь в моей помощи, получит ее, независимо от того, из какого он племени. Но мне нужно быть более осторожной. Больше никаких интервью в газеты. И я должна сторониться людей — ведь кто-то в больнице донес, что я помогаю чернокожим раненым.

Интересно, кто это мог быть? Кого из медицинского персонала они подкупили, шантажировали или запугали настолько, что те стали шпионить за своими коллегами? На мгновение я подумала, что это старик Каян, добродушный старший медбрат. Именно с ним я делилась своими сокровенными мыслями, надеждами и страхами, и оба мы были замешаны в одном преступлении: лечили раненых чернокожих. Но я исключила это предположение так же быстро, как допустила его. Нет, ни за что не поверю. Кто угодно в отделении, но не Каян.

Был уже поздний вечер, когда я вернулась в больницу и направилась прямиком в общежитие. У меня кружилась голова, и говорить ни с кем не хотелось. Я рухнула на свою кровать в комнате, которую делила с полудюжиной других женщин-врачей. К счастью, в ней никого не было. Я лежала в одиночестве и тишине, размышляя о том, что со мной произошло и что мне теперь делать дальше.

Сон — один из способов, которыми человеческое тело реагирует на шок, и я заснула как убитая. На следующее утро кое-кто из врачей пытался расспросить меня, что случилось. Я ответила, что не хочу об этом говорить: вопрос о том, кому можно доверять и кому — нет, не давал мне покоя. Но я поинтересовалась, видели ли они статью в газете. Они видели. Меня процитировали наряду с несколькими другими докторами, но ни один из нас не сказал ничего особо провокационного.

Несмотря на то что случилось со мной, мы с Каяном, как и прежде, продолжали лечить