Там никто не имеет представления о своих соседях; там едят в одиночку. Человек умрет, а на похороны никто не приходит. Не сможешь ты так жить. Ты с ума сойдешь. А твоя дочь думает, что это нормально? Да брось ты.

— Может статься, ты и права…

— Помнишь те похороны в Хашме? Помнишь? Ни один из соседей не удосужился явиться. Ни один. Без деревенских не было бы никаких похорон. Ты хочешь совершить ту же ошибку, что и они, и всё из-за сумасбродных затей твоей дочери?

— Но мой муж обеими руками «за». Он говорит, что главное — безопасность семьи. Тут он прав, не думаешь? Плюс в городе Халима может получить хорошую работу в больнице…

— Послушай, просто найди ей мужчину — это ее образумит. Я имею в виду… ей сколько сейчас? И до сих пор не замужем? У всех ее подружек уже по трое или четверо детей. Она скоро совсем перезреет, и никто не захочет взять ее за себя. Разве это нормальная жизнь для женщины? Даже если она достигнет небесных высот после всех этих наук, все равно вернется в деревню. А для этого ей нужен мужчина.

Взгляды Аши были типичны для многих моих односельчан. Я слышала, как она втолковывает маме, что мне нужен мужчина, который меня укротит. Затем предложила поговорить с моим отцом, но мама сказала, что он почти всегда принимает мою сторону. Аша согласилась, что это осложняет дело — как можно надеяться на успешное «укрощение», если меня поддержит отец?

Мне надоела эта чепуха. Производя как можно больше шума, я вышла и протопала через двор, и Аша сразу же перевела разговор на свой урожай кукурузы. Я выбежала из ворот, смерив ее суровейшим взглядом. Если бы взгляды могли убивать, она умерла бы на месте. Я была особенно зла, потому что всего неделю назад обрабатывала Аше болячку на ноге.

В конце концов я решила попробовать поработать волонтером в больнице в Хашме. При необходимости я бы переехала в город одна. Отец отвез меня на своем лендровере поговорить с доктором Салихом, одним из его загавских друзей-докторов. Доктор Салих был специалистом по выбранному мной направлению — акушерству и гинекологии — и сразу согласился, чтобы я ассистировала ему в палате. Ему не хватало персонала, и моя помощь была бы неоценимой.

Сначала я хотела жить в квартире младших врачей, но дядя Ахмед настоял, чтобы я осталась с ними. Отец согласился, что так будет лучше, по крайней мере, в течение первых нескольких месяцев. Мне предстояло немедленно приступить к работе: помогать доктору Салиху принимать роды и ухаживать за матерями и новорожденными. Доктор Салих обладал весьма импозантной внешностью и был худ как щепка. Мы, младшие врачи, шутили, что его может унести порывом ветра.

Я любила общаться с молодыми мамами и помогать им производить на свет младенцев. И мне повезло работать с доктором Салихом — добрым человеком и одухотворенным учителем. Сейчас я занималась именно тем, о чем мечтала все годы учебы, и это было большим счастьем. Мысли о неприятностях, угрожавших деревне, отступили на второй план, но никогда не уходили полностью. Тревога непрестанно пожирала меня, словно ноющая боль.

Через месяц после того, как я начала работать, пришло наконец письмо из министерства. В нем значилось, что в отделении реанимации и интенсивной терапии недостает персонала и мне выделено место для стажировки. Заведовал отделением доктор Рашид, араб из племени берти. В его задачу входило обучить меня всем тонкостям дела. Я очень скоро прониклась симпатией к нему: он был настоящим профессионалом, к тому же нередко давал мне возможность работать самой, склоняясь над моим плечом и мягко направляя.

Доктор Рашид имел дело с любыми пациентами, независимо от их расы, цвета кожи или вероисповедания. Но в новом для меня отделении царили напряжение и психологический стресс. Бесконечный ужас, бесконечные потоки крови, вывороченные кишки. Работать было тяжело и утомительно. И все же я знала, что справлюсь. Я довольно быстро поняла, что мы лечим жертв конфликта, который распространялся по всему Дарфуру, и тревога за семью овладела мною с удвоенной силой.

Конечно, никто не заявлял открыто, что получил ранения в бою. Прямо в самой больнице находилось полицейское подразделение, и каждый пациент должен был заполнить формуляр, прежде чем приступать к лечению. Формуляр подписывал врач, заносивший в него заметки о телесных повреждениях пациента и то, каким образом они были получены. Система была разработана для выявления в Дарфуре мятежников, чтобы можно было забрать их из больницы и отправить под арест. Но из этих правил были исключения. Некоторых раненых доставляли с полицейским эскортом. В подобных случаях допускалось оказание медицинской помощи без каких-либо формуляров. Эти раненые были джанджавиды — «джинны на коне», или «дьявольские всадники», — арабы, которых правительство вооружало, с тем чтобы они нападали на наши деревни. Но у меня ушло несколько недель на то, чтобы понять, что к чему.

А когда я разобралась, надо мной уже сгущались тучи.

16

Реанимация и интенсивная терапия

Время текло; я тампонировала, промывала, зашивала кровавые раны, накладывала гипс на сломанные конечности. От каждого пациента я узнавала все больше о войне и боевых действиях. Некоторые из раненых были черными африканцами, другие — арабы из различных племен. Я лечила представителей обеих враждующих сторон.

Чернокожих врачей в больнице было мало, и я поняла, что могла бы помогать своим, давая им уверенность в том, что их лечат надлежащим образом. Я чувствовала, что это крайне необходимо, и стала работать сверхурочно, приходить в палату по вечерам, чтобы выслушивать истории «моих» пациентов и подбадривать их. Для того чтобы быть поближе к ним, я переселилась из дома дяди в общежитие больницы.

Постепенно прошел слух, что в больнице появился молодой чернокожий африканский доктор, у которого могут искать помощи раненые дарфурцы. Я узнавала обо всех ужасах войны. Особенно свободно я могла говорить с пациентами загава, так как остальной медицинский персонал нашего языка не понимал. В основном это были простые деревенские жители — мужчины, женщины и дети, попавшие под перекрестный огонь. Они рассказывали мне, как быстро охватывает нашу землю война. Страшные джанджавиды были на марше при полной поддержке военных и правительства.

В один ужасный день пришла обезумевшая мать с двумя сыновьями — девяти и шести лет. Их тела были чудовищно обожжены. Я спросила, что случилось. Джанджавиды напали на деревню. Отца мальчиков застрелили на глазах семьи, а самих детей бросили в