Великая Тьма, да сдохнет когда-нибудь эта Нинэлле?!

***

На кухню я не сразу пошёл. Разум понимал, что девчонка никак не виновата в моих мучениях, но я желал мщения. Даже такого слепого. А потому сначала посидел, зло глядя, как за окном качается облысевшая головка одуванчика, потом сделал обход по дому, неторопливо закрывая ставни на крючки. При этом задержался в комнате Марви. Мне показалось обязательным сжечь комок с заплесневевшими вещами. Их никто так и не постирал, а потому я чувствовал, что всего лишь благородно искореняю готовую пробраться в дом заразу. И только после этого в щедрости своей я зашёл на кухню выполнять приказ вожака.

На этот раз Нинэлле не потеряла сознания. Или, что навряд ли, уже пришла в себя. Они сидела, как маленький ребёнок, на корточках и беззвучно рыдала. Истерзанная, обнажённая, она казалась намного младше своих лет. Или же, напротив. Намного старше. Жидкие грязные патлы, в которые превратились её толстые рыжие косы, подошли бы разве что глубокой старухе. Плачущее лицо словно изрезали глубокие морщины. Да и телесная худоба говорила о старости. Девушка не смотрела на меня, когда я подходил. Лишь единожды подняла от пола взор отчаявшихся синих глаз, но увидев, что это не Данрад, снова углубилась в своё горе.

– Мне так неудобно тебя осматривать будет. Ложись, – постарался объяснить я, но Нинэлле словно меня не слышала.

Я повторил свою просьбу. Реакции не последовало. Тогда я хотел было помочь ей лечь, но она завизжала, вырвалась и юркнула в свой угол, как собака убегает в будку от разгневанного хозяина-самодура. Там она снова села на корточки и уставилась на меня злыми глазами… Так. Зверёныш. Не человек.

– Нинэлле, – как можно внушительнее постарался произнести я, подходя ближе. – Меня лечить тебя направили. Поэтому, если понадобится, я буду лечить силой. Давай лучше не будем мешать друг другу? Ложись. Мне надо осмотреть твоё тело.

– Не хочу! Не хочу! – выла она, но послушно легла на матрац и напряжённо вытянулась.

– А я-то как не хочу! – не внял чужой трагедии я и начал проводить ладонями по её коже. – Чего как дура терпишь? Ты же на кухне. Ножи от тебя убрали, но ведь вон ухват какой острый! Напоролась бы животом и всё.

– Нельзя. Грех, – испуганно выговорила она.

Кажется, её страх был со страхом смерти никак не связан. Умирать Нинэлле уже не боялась.

– Грех это, – пролепетали её губы. – Смерть – награда от боли жизни. Если самому себя награждать, то и на том свете всегда больно будет.

Да. Действительно. Она боялась не смерти – боли. А сейчас её вокруг этой девочки было слишком много.

– Глупости это, – презрительно хмыкнул я, и мою собеседницу снова затрясло от рыданий.

Тряска её тела мне мешала. Она сбивала концентрацию, а, между тем, восстанавливать здоровье девушки являлось делом тяжёлым. Прежние-то недуги не зажили до конца, а тут ещё новые.

– Не могу! Не могу больше!

– Чего ты там не можешь? Вон, предыдущих своих девок Холща отпустил. И тебя когда-нибудь отпустит!

Я сам не верил в то, что говорил, но мне надо было, чтобы она успокоилась. Сегодня Нинэлле не сломали ни одной кости, но по ногам девушки вяло текла кровь. Основные повреждения находились внизу живота. Я чувствовал там некие неприятные энергетические уплотнения. Как-то повредил Данрад ей лоно. Но чтобы целительствовать, мне надо было положить руку на промежность Нинэлле. Не тот я лекарь, чтобы как-то иначе лечить. Плохой. Слабый.

И как мне выправить произошедшее с ней, если девочка бьётся в истерике?

… Нет. Лучший пациент – это пациент без сознания. Однозначно.

Может как-то вырубить её?

– Отпустит?

– Отпустит, – заверил я столь уверенно, как будто недавно и не намекал, что ей лучше уйти из жизни. – Вернёшься домой. А, может, даже в городе останешься. Найдёшь себе хорошего парня да детей растишь станешь… Об этом же ты мечтала?

– Да.

– Вот и ладно. А сейчас постарайся расслабиться. Я опущу ладонь с твоего живота в самый низ.

Стоило мне это сделать, как Нинэлле сразу напряглась и машинально постаралась сжать бёдра.

– Так, – возмутился я. – Спокойнее.

Она постаралась послушаться меня, однако у неё ничего не выходило. И у меня по итогу плохо выходило заживлять трещины. Я для удобства ради постарался сместить ладонь ещё ниже. Разум девушки, называя даже моё прикосновение лекаря грехом, заставил ноги снова сжаться. Нинэлле зло буравила меня глазами, но… задышала чаще.

Как бы ни было истерзано молодое тело, оно всё равно откликалось на древний зов.

– Ты ни одного ребёнка не родишь, если будешь мне мешать!

– А я не хочу, – вполне спокойно сказала Нинэлле и снова взорвалась. – Больше не хочу ни детей, ни мужа! По своей воле я не дам ни одному мужчине прикоснуться ко мне. Это мерзость! Грязь и стыд!

– Что?

– Это отвратительно. Мерзко!

Слова, а также прозвучавшая в них уверенность, заставили меня вздрогнуть. В них мне почудилось что-то знакомое. Близкое.

… Да!

Это словно говорил я сам. Не тот я сам, что сейчас. А тот я, когда был совсем молодой. Тот, что вернулся в Чёрную Обитель из Юдоли. Да, наверное, если бы не воля случая, я бы и ныне сторонился женщин.

… Может пришла пора вернуть долг?

– Это твои планы на жизнь, мне до них нет дела. Мне тебя исцелить надо, – как можно равнодушнее сказал я. – Поэтому, будь добра, раздвинь ноги и, если иначе не можешь, закрой глаза.

Она действительно закрыла глаза и раздвинула бёдра. Я удобнее устроил руку на её промежности, слегка углубив один палец, и продолжил заживлять трещины… Но другой рукой, что целителю никак не требовалось, начал водить плавными кругообразными движениями у неё по животу, медленно увеличивая радиус и нажим. Я ощущал, как беспокойно забилось сердце девушки. Ей это нравилось (и, парадокс, но потому и не нравилось тоже!). Она снова напряглась, но я не остановился. Лишь через несколько секунд без суеты переместил ладонь на грудь, на крошечный миг задерживаясь на соске, затем нежно коснулся шеи и продолжил неторопливые массирования кожи у самого уха.

Для меня вдруг, ни с того ни с сего, стало делом принципа заставить Нинэлле желать плотских утех. И огонь этого вызова раззадорил меня самого. Я уже знал, что не покину кухню без собственного удовлетворения.

– Что ты делаешь? – Нинэлле не выдержала и спросила, когда палец моей руки скользнул внутрь неё. Впадинка давно стала влажной.

– Тс-с. У тебя немного порвано лоно. Не