пришло понимание как надоело трястись с ней в одном седле, когда на двух кобылах больше имущества увезти можно.

– Ну как? Права я была? – пока я занимался Элдри, Марви уже вскарабкалась на своего каурого жеребчика и подъехала ко мне с весёлой улыбкой на губах. – Раз снял напряжение, не будешь больше с такой серьёзной рожей ходить?

Я даже не попробовал улыбнуться ей в ответ.

***

К Нинэлле, так звали рыжеволосую девушку, я Элдри благоразумно не подпускал, хотя она вовсю рвалась поговорить с новичком в нашем отряде. А меж тем сам я этой селянкой пресытился так, что уже мечтал по-тихому перерезать ей горло.

Прежде всего причиной моей неприязни к Нинэлле послужило неуёмное любопытство Элдри. Я не знал, как его унять, на него не отвечая. В моей голове стоял строгий запрет на объяснение восьмилетней девочке некоторых истин. Возможно, это были последствия некогда прочитанной в Юдоле книги по этикету и въевшегося в память заверения Эветты, что на подобные темы разговаривать крайне неприлично. Но, скорее всего, я ясно предвидел, что новое знание углубит и расширит детские расспросы, которые и без того становились всё настойчивее. А я считал себя не тем человеком, который может в достойной форме преподнести знание, как должны складываться отношения между мужчиной и женщиной. Великая Тьма, я сам же в этом ничего не понимал! Имел только общее представление, основанное на чувствах, испытываемых мною в тринадцать лет в черницком трактире.

… А тут ещё и такие примеры с Нинэлле перед самым носом!

Во-вторых, ехали мы по большаку уже четвёртый день, и каждый день происходило одно и тоже. Когда на дневной стоянке, когда ночью Данрад выкрикивал моё имя. После чего я, тяжело вздыхая, шёл целительствовать. Это ведь только кажется, что маг взмахнул рукой и произошло волшебство Нет. На деле иногда легче целину пахать, чем «так» рукой взмахивать. А последствий внимания вожака Стаи на Нинэлле всё прибавлялось. Она смотрела на мир как загнанный в угол перепуганный зверёк. Сил на сопротивление в ней почти не осталось. Но и не противиться она не могла. Как не мог и я вернуть ей, например, отрезанные пальцы ног. С вожделением мне виделось избавление от моей новой занудной обязанности лишь в приближающемся Ковальграде. До него оставался всего один перегон, который мы решили начать с рассветом, и я искренне рассчитывал, что Данрад или как‑нибудь избавится от своей игрушки за ночь, или хотя бы на другой день продаст её на нелегальном невольничьем рынке. Город был достаточно крупным, чтобы там нашлись барыги человеческими телами.

– Морьяр, а почему Холща постоянно Нинэлле бьёт? – с искренним детским непониманием уставилась на меня Элдри, пока Стая обустраивала лагерь. – Она плохая разве? И почему он её постоянно куда-то уводит?

– Она не плохая, но она плохо учит уроки. Так что давай, рассказывай то, что ты учила позавчера. Может, тебя тоже нужно наказать розгами.

– Но это было позавчера!

– Это не говорит о том, что ты не должна помнить пройденный материал.

Элдри насупилась, надулась и попыталась скрыться.

– А можно я сначала помогу Шептуну с ужином?

– Хорошо. Иди.

Девочка довольно, пока я не передумал, убежала кухарничать. Я не менее довольно усмехнулся ей вослед.

– Влюбился он, что ли? – донёсся до меня тихий шёпот Марви, тоже наблюдающей, как в свете вечерней зари Данрад пинками подталкивает передвигающуюся на четвереньках Нинэлле в рощицу. Шептала женщина Сороке, но слух у меня был отменный. Я всё слышал. И даже ответ разобрал.

– Шути больше. Ему просто нравится ломать людей. Он ведь и всех нас за душу цепко держит.

Будь мы в каком-либо другом мире, я бы наверняка услышал и завершающую речь фразу: «Сущий дьявол!».

И что делать с этим дьяволом я пока не знал. События с Нинэлле криво наложились на воспоминания о том, как Данрад сделал Элдри мишенью себе на потеху. Я всерьёз задался вопросом место ли мне среди этих людей… Треклятье, в конце будущей зимы будет три года, как я в Стае, а я только-таки созрел до таких мыслей!

– Странник! Оглох, что ли?!

За мыслями и от усталости я задремал сидя. За это время солнце значительно приблизилось к горизонту, Данрад уже вернулся и даже настойчиво звал меня к себе.

… Хоть бы на этот раз труп закапывать! Судьба, ну пожалуйста!

– Да? Чего надо?

– Эта блядь вон в той стороне валяется под приметной берёзой. Прямо иди и не пропустишь. Займись ей. Как очухается, ко мне суку веди.

Наверное, в моих глазах загорелся очень нехороший огонёк возмущения. Заниматься очередной тяжёлой работой, за которую мне никто не заплатит, я не хотел, и Данрад отчётливо понимал это, так как криво усмехнулся, скрещивая руки на груди, и после язвительно сообщил.

– А ты думаешь мне с твоей девкой легко? Вечно оглядываюсь, не стоит ли за спиной, когда ссу.

– Я за своей сам слежу.

– Но, ядрёна вошь, кормлю её я. И лошадь ей справил из общака тоже я, мать твою. Так что иди теперь, лечи мою бабу. Или что? Тебе, сука, можно при себе девку иметь, а я себя ущемлять должен?

Я послушно пошёл искать Нинэлле, хотя мог много чего сказать Данраду в ответ. Хотя бы то, что Элдри своё скромное содержание с лихвой отрабатывает. И по лагерю помогает, и лечит она лучше меня. Значительно.

… Не, ну чего он так взъелся-то?! Да ещё ни с того ни с сего!

И скажу по чести, этот вопрос не оставлял меня до самого Ковальграда.

***

После кратенького приватного объяснения с Данрадом, произошедшего на последней стоянке перед въездом в город, я прекрасно понимал, что Нинэлле останется в Стае надолго. Но мой любимый вожак решил ещё и добить меня, когда поставил девицу заниматься хозяйством по арендованному им дому и, глядя как она отрешённо чистит котелок в углу кухни, довольно похлопал сидящего рядом меня по плечу да воодушевлённо заключил.

– Хорошо-то как! Чего только раньше всё сами делали? Пожалуй, сука, мы каждому из нас по бабе справим и будем по трактам словно жируны3 ходить. То-то заживём!

Я скосил на него крайне неприязненный взгляд и отодвинулся подальше. Но тут, как на зло, на кухню вбежала Элдри, которой я ранее поручил штопать мою рубаху. Эту самую рубаху, из которой торчала игла с ниткой, она и держала в руках.

– Морьяр, а там на спине ещё одна дырка, про которую ты не говорил.