Его потеря для русских была, без сомнения, несколько смягчена приобретением Джорджа Блейка. Я слишком мало знаю о Блейке, чтобы сравнивать семь лет его работы, с 1953 по 1960 год, с аналогичным по длительности периодом Кима Филби — с 1944 по 1951 год. Время Блейка пришлось на более интересный этап в мире разведки, однако он не был так близок к руководству. В его заявлении, которое цитировалось на суде, содержалась такая фраза: «Не было ни одного официального документа ни по одному вопросу, к которому у меня имелся доступ, который не был передан моему советскому связнику». Это признание, или заявление, едва ли стоит принимать буквально, если только «входная папка» Блейка был не похожа на любую другую, которую я знал; ведь почти невозможно сфотографировать или унести с собой все страницы всех документов, которые проходят через того или иного сотрудника в течение дня. Но похоже, у Блейка и в самом деле были возможности регулярно поставлять русским документы, что ставит его весьма высоко в табели о рангах секретных агентов.

Ценность Кима Филби для русских в период его работы в СИС заключалась в его нахождении в этом ведомстве. В пределах и до некоторой степени за пределами его собственной весьма широкой области деятельности не могло произойти ничего мало-мальски важного, что не было бы передано русским при очередном контакте. Теперь же все резко прекратилось. Его полезность в период с середины 1951 года до середины 1956 года, видимо, была либо сведена к нулю, либо минимальна. Было ли для него лучше как можно скорее сбежать в Москву после исчезновения Бёрджесса и Маклина? Он явился бы туда в возрасте тридцати девяти или сорока лет, зная о текущих делах СИС и ЦРУ, и впереди у него еще было бы немало лет активной службы. Вместо этого его ценность для русских в течение всего периода между отставкой в СИС в 1951 году и его бегством в СССР в 1963 году, видимо, заключалась в его работе в Бейруте, куда он прибыл в августе 1956 года.

Ким пишет: «…английской и американской спецслужбам удалось довольно точно воспроизвести картину моей деятельности лишь до 1955 года, а о дальнейшей моей работе им, по всем данным, ничего не известно. И помогать им в этом я не намерен. Придет время, когда можно будет написать другую книгу и рассказать в ней о других событиях. Во всяком случае, для советской разведки было небезынтересно знать о подрывной деятельности ЦРУ и СИС на Ближнем Востоке». Это говорит о том, что, хотя сообщения о СИС, несомненно, являлись одним из аспектов его деятельности на Ближнем Востоке, этот аспект не был главным, так как СИС впоследствии удалось довольно точно определить, какую именно информацию он имел возможность передавать. Предметом наибольшего интереса для Советского Союза на Ближнем Востоке, согласно утверждению самого Кима, были намерения США и Великобритании в регионе, для оценки которых он был «не так уж плохо подготовлен». Он подразумевает, что занялся этим делом, воспользовавшись своим журналистским доступом к британским, американским и другим официальным лицам. Иными словами, это была та же Испания и Британский экспедиционный корпус, но несколько в другой обстановке. Но Ким к тому времени был высококвалифицированным продуктом двух крупных разведывательных служб, способным сыграть намного более важную роль, чем ранее. У Советского Союза на тот момент еще не было дипломатических представительств во всех странах Ближнего Востока. Особенно это касалось Аравийского полуострова. Здесь даже в качестве журналиста Ким Филби вполне мог заполнить пробелы в сведениях у русских. Но у него было еще одно преимущество, которое он мог бы использовать в целях разведки: он ведь был британцем. Вероятно, некоторые из его арабских контактов передавали ему информацию, убежденные в том, что она предназначена для британского правительства. Возможно, он даже завербовал кое-кого из них в качестве агентов, выступая якобы от имени СИС, но фактически, хотя они и не знали об этом, — от имени КГБ. Подобная методика, весьма распространенная среди разведывательных служб, позволила бы ему выявить тех осведомителей, которые иначе не изъявили бы желание сотрудничать. Во всяком случае, маловероятно, чтобы он взял на себя риск разоблачить себя перед арабами в качестве советского агента.

Некоторые истолковали его годы, проведенные в Бейруте, как сложную игру между британской и советской разведками. Возможно; я не знаю всех деталей. Но обычно шпионаж — не настолько замысловатое дело, чем это можно было бы вообразить из книг и кинофильмов или даже на основе некоторых якобы достоверных историй. Забавно, конечно теоретически, устраивать ловушки двойного или тройного обмана, когда противник проходит большую часть пути, пропуская заключительный шаг. Почти сразу же начинает действовать так называемый закон убывающей отдачи. Каждый шаг куда-то в сторону от простого и очевидного означает, что вы используете больше интеллектуальных усилий и времени, чтобы добиться менее определенных результатов. Разведывательная операция не принесет много пользы, если вы не можете уверенно истолковать ее результаты. Даже такая сложная операция по дезинформации, как «Мясной фарш» (Operation Mincemeat), описанная у Ивена Монтегю в книге «Человек, которого никогда не было» (The Man Who Never Was)7, — по существу, была достаточно проста. У нее были четкие цели, и можно было достаточно надежно определить, достигнуты они или нет. Темные дела, связанные с обменом шпионской, контршпионской и прочей информацией, которыми так и пестрят множество романов, в реальном мире были бы пустой тратой времени и сил — все равно что попытка играть в настольный теннис в полной темноте. «Шпион, пришедший с холода» (The Spy Who Came in from the Cold)8 и есть человек, которого никогда не было.

«Итак, через семь лет я уехал из Бейрута и появился в Советском Союзе. Почему? Возможно, меня предупредил Четвертый человек. Вероятно, кто-то допустил грубый просчет. Возможно, даже потому, что я просто устал». Ким написал это до того, как авторы Sunday Times, а также Патрик Сил и прочие издали свои версии последних месяцев, проведенных Кимом Филби в Бейруте. О допросе, которому он подвергся, я знаю не больше того, что прочитал в этих источниках, но очевидно, что Кима не мог предупредить случайный человек. Даже несмотря на то, что британцы теперь считали его шпионом, и Ким знал об этом. «Кто-то допустил просчет»: да, в том смысле, что окончательное разоблачение, очевидно, сделал какой-нибудь перебежчик, и оно было подкреплено другими уликами. «Возможно, даже потому, что я просто устал». Отчасти Ким, несомненно, ощутил облегчение, когда длительная борьба наконец закончилась и по ночам он мог спать спокойно. Но при этом он, конечно, не хотел резко порывать с Западом. Он ушел тогда, когда игра действительно была окончена. Между прочим, насколько можно судить из его собственной книги и любых других источников, не создается впечатления, что на это сильно повлияла относительная ценность работы, которую он выполнял для КГБ в Бейруте, в сравнении с тем, что он мог бы сделать для них в Москве.

В одном мы можем быть уверены. Общая ценность Кима Филби для советской разведки в период с 1941 по 1951 год не может измеряться одной лишь статистикой его донесений; ее нельзя представить в виде эквивалента схем и таблиц генерала Синклера. Русские, по всей видимости, были готовы пожертвовать значительной частью непосредственных донесений, чтобы не перегрузить Кима; было очень важно сохранить его именно на этом месте. Чрезвычайно необычная ситуация требовала от советской секретной службы, равно как и от самого Кима, большой проницательности и мастерства; и стоит задаться вопросом, о чем и пойдет речь в следующей главе: смогли ли русские использовать Кима Филби наиболее разумным для себя образом и какой вывод напрашивается из дела Бёрджесса и Маклина?