В конце концов план спасения удался — в том смысле, что Маклин все-таки скрылся. Но даже в 1951 году покинуть Англию мог любой, при наличии паспорта и отсутствии у какого-либо ведомства юридических оснований для его задержки. Остается вопрос: зачем здесь было привлекать кого-то еще — тем более Бёрджесса?!

Один из ответов, очевидно, заключается в личности и психологическом состоянии Маклина. Важно отметить, что в рассказе Кима об этом вообще ничего не сказано. И при этом нам не говорят, советовались ли с Маклином и знакомили ли его с планом спасения, разработанным в Вашингтоне; он в этом смысле — просто марионетка. В действительности его психическое состояние, должно быть, сыграло такую же роль, как и расследование, связанное с Гомером. Имеющиеся данные указывают на то, что русские давно уже решили, что в деле спасения Маклина на него самого положиться нельзя. Возможно ли, чтобы он фактически отказывался с ними видеться? Припоминаю, как кто-то, связанный с этим делом, рассказывал, что после возвращения из Каира Маклин решительно отказывался иметь что-либо общее с министерством иностранных дел. В конечном счете один из сочувствующих коллег вынужден был правдами и неправдами заманить его в один из ресторанов в Сохо, где и уговорил все-таки вернуться. Русские, возможно, для себя решили, что спасение Маклина необходимо ускорить — и для этого нужен именно сочувствующий коллега.

Точно не установлено, насколько хорошо Бёрджесс и Маклин знали друг друга лично. Но включение в этот план Гая Бёрджесса будет выглядеть намного очевиднее, если предположить, что он был уже известен Маклину как советский агент. Поскольку не имелось никаких гарантий, что Маклин не будет схвачен и допрошен, преимущество в использовании Бёрджесса состояло в том, что это не добавляло ничего существенного к той информации, которую мог выдать сам Маклин. И опять же: если Маклин знал Гая как давнего коллегу-агента, — возможно, единственного, кроме Кима Филби, — это могло оказать немалое психологическое воздействие.

Можно признать, что Гай Бёрджесс вовсе не собирался бежать вместе с Маклином и что слова Кима о том, как он испугался, когда только узнал об этом, соответствуют истине. А иначе весь этот план становится невероятно губительным2. (Кроме того, если бы Ким знал, что Гай тоже собрался бежать, то он конечно же спрятал бы фотокамеру намного раньше, вместо того чтобы дожидаться момента, пока все внимание переключится на его персону.) Но никто и нигде не сообщает, в какой именно момент Гай, помогая Маклину, должен был прекратить этот процесс и возвратиться в Лондон. Если причина его участия заключалась в том, чтобы не дать Маклину действовать в одиночку, то очевидно предположить, что Гай должен был оставаться с ним до тех пор, пока не сможет передать русским во Франции или в другом месте на континенте. Обычно предполагалось — естественно, мной, — что потом Гай потерял самообладание и стал настаивать на том, чтобы тоже бежать и чтобы русские приняли его, потому что иначе он мог бы завалить всю игру и всех выдать. Это предположение остается наиболее вероятным, особенно учитывая то, что Гай проявил признаки колебания даже до того, как покинул Вашингтон. «Разве ты тоже не едешь?» — сказал Ким ему на прощание. Но, возможно, что-то произошло в самый последний момент. Нечто такое, что убедило русских: если Гай вернется, то рано или поздно окажется под подозрением.

Авторы статей в Sunday Times, опубликованных до появления книги Кима, считают, что до утра пятницы 25 мая Бёрджесс планировал провести уик-энд за границей, но не позднее 10.30 утра он резко изменил свои намерения и осуществил план бегства. Эти авторы предполагают, что причиной тому стало решение, принятое предыдущим вечером министерством иностранных дел, службами МИ-5 и СИС. Оно заключалось в том, чтобы получить одобрение министра иностранных дел на допрос Маклина в предстоящий понедельник. Теоретически эти новости должны были быть телеграфированы из СИС Киму в четверг вечером, а тот должен был передать их в ЦРУ; это позволило бы ему предупредить русских, а русским — передать сообщение Бёрджессу в пятницу утром. Все это вполне возможно, хотя временные рамки чересчур сжаты; но если бы Лондон действительно направил такую телеграмму, то следовало бы ожидать, что об этом будет упомянуто в книге Кима Филби, тем более что о существовании такой телеграммы было бы известно СИС и МИ-5 и, вероятно, ЦРУ и ФБР. (Можно ли было также ожидать резкого увеличения потока телеграмм КГБ между Вашингтоном, Москвой и Лондоном? Это дало бы лишние козыри при допросе Кима, который проводил Милмо.) Рассказ Кима Филби о заключительных днях едва ли далек от истины, ведь об этом знали как минимум несколько человек. Из него ясно: за две или три недели его предупредили, что Маклин, скорее всего, будет допрошен; но, судя по всему, он и Джеффри Паттерсон из МИ-5 отнюдь не мучились неизвестностью в ожидании срочной телеграммы, которая пришла в Вашингтон после бегства Бёрджесса и Маклина. Но все было бы наоборот, знай они точно, когда именно должны были арестовать Маклина. Возможно, русские — по некоторым, неизвестным нам причинам — решили, что спасение, которое, очевидно, планировалось осуществить за выходные, нельзя растягивать еще на неделю, и в пятницу утром приказали Бёрджессу срочно действовать. По-видимому, они не держали Кима в курсе событий, — возможно, потому, что сочли контакты с ним в этот момент чересчур рискованными.

Подводя итог, можно сказать, что весь этот причудливый и замысловатый план спасения несколько проще объяснить и оправдать, сделав три предположения: во-первых, видимо, русские решили — не позднее января 1951 года или несколько раньше, — что Маклин совершенно не в состоянии выпутаться самостоятельно; во-вторых, Бёрджесс выбран потому, что они с Маклином уже знали, кто они такие и чем занимаются; и, в-третьих, Бёрджесс не намеревался и не ожидал, что тоже сбежит. Тем не менее это дело имеет какой-то дилетантский оттенок, что нетипично для весьма и весьма профессиональной советской разведывательной службы; и при этом ничто не объясняет странную неторопливость Гая. Могли, конечно, быть какие-то важные причины, о которых пока ничего не известно.

Согласно моим предположениям, русские использовали Бёрджесса потому, что Маклин уже знал о нем. Но могло ведь быть и так, что им больше не к кому было обратиться. Многие считают, что Ким, Бёрджесс и Маклин — это просто трое из многих молодых людей в Кембридже и в других местах, которых в 1930-х годах завербовала советская разведка. Мы мало что можем понять об этом на основании событий 1951 года, но, возможно, один маленький вывод все же напрашивается: не было больше никого, кто был известен Маклину и кого можно было использовать в качестве посредника. Иначе бы русские обратились к тому, другому, но только не к Гаю Бёрджессу, из-за которого серьезной опасности подвергался Ким Филби.

Можно пойти дальше и сделать ряд других выводов о просачивании советской разведки на Запад в 1930-х годах — судя по тому, насколько часто в сведениях, полученных от перебежчиков и из других источников, фигурируют три человека: Ким Филби, Маклин и Бёрджесс. Вальтер Кривицкий упоминал молодого английского журналиста в Испании, а также образованного молодого человека из хорошей семьи, который поступил на службу в министерство иностранных дел. Александр Орлов, если его показания соответствуют истине, говорил об английском журналисте в Испании, который запинался. Константин Волков утверждал, что сможет назвать имена главы британской службы контршпионажа в Лондоне и двух чиновников из министерства иностранных дел. Утечка из британского посольства в Вашингтоне в конечном счете вывела на след Маклина. Надо признать, мы не знаем наверняка, что Кривицкий ссылается именно на Кима Филби и Маклина, а Волков — на Кима Филби, Маклина и Бёрджесса. Сам Ким Филби, который конечно же заинтересован в том, чтобы мы все терзались догадками, подчеркивает, что по-прежнему нет никаких оснований утверждать, что Кривицкий, Волков и «Гомер» ведут к одному и тому же чиновнику министерства иностранных дел. Сведения о сотруднике министерства иностранных дел, которые сообщал Кривицкий, меняются от книги к книге и по крайней мере в одном аспекте (ссылка на Итон и Оксфорд) фактически не подходят для Маклина; но очевидно, на этот факт в МИ-5 не обратили внимания, и предположение о том, что имелся в виду именно Маклин, считается справедливым. Волков, как оказалось, не сообщил деталей о двух чиновниках министерства иностранных дел, но, если бы он и в самом деле мог бы назвать всего два имени, этот факт был бы важен сам по себе. Таким образом, мы приходим к следующему: если в течение 1930-х годов — когда просоветский «идеализм» был в стадии расцвета — русским действительно удалось завербовать многих подающих надежды молодых людей в Великобритании и обеспечить им надежное прикрытие, то можно было бы ожидать, что вышеупомянутыми или какими-то иными источниками будут названы и другие, помимо «кембриджской тройки»[35]. Возможно, такие были; но если так, то на этот счет нет никаких фактов, и никто в этой категории — кроме разве что Алана Нанна Мея[36], — по-видимому, не был призван к ответу. Копать дальше означало бы уклониться от предмета спора, но истина все же стоит того. Но если советских агентов было намного больше, чем вышеупомянутые трое, почему же мы не слышали ни об одном из них?