— Да.

Тиа кивнула. Женщины помолчали.

Они сидели в доме у Тиа и Майка. Джил наверху смотрела телевизор. Оттуда доносились звуки «Ханы Монтаны». Тиа опустилась в кресло. Бетси последовала ее примеру.

— Как думаешь, Бетси, что все это означает?

— Все они твердят, что не видели Спенсера той ночью. Якобы он был один.

— Так ты считаешь, с ним кто-то был?

— Да.

Тиа решила слегка надавить на нее.

— Ну, хорошо, допустим. Даже если он был не один, что это означает?

Бетси призадумалась.

— Не знаю.

— Но ведь ты получила предсмертную записку, верно?

— По электронной почте. Кто угодно мог отправить.

Тиа попробовала взглянуть на ситуацию под другим углом. Между ней и Бетси возникли серьезные разногласия. Если то, что Бетси говорит о фотографии, правда, значит, Адам лгал. Если Адам лгал, что могло случиться той ночью на крыше?

Тиа решила не рассказывать об обмене посланиями между сыном и СиДжеем8115, где речь шла о матери, решившей поговорить с Адамом. Пока не стоит. Возможно, потом, когда она будет больше знать.

— Я проворонила кое-какие признаки, — пробормотала Бетси.

— Какие?

Бетси Хилл закрыла глаза.

— Бетси?..

— Однажды я за ним шпионила. Ну, не то чтобы шпионила, но… Спенсер сидел за компьютером, а потом вышел из комнаты, ну и я тихонько зашла. Увидеть, что он там смотрит. Понимаешь? Я не должна была! Это неправильно — влезать в его личную жизнь.

Тиа промолчала.

— Но тем не менее я щелкнула мышкой и открыла сайт, понимаешь?

Тиа кивнула.

— И… и оказалось, он заходил на сайт самоубийц. Разные там истории о подростках, которые кончают с собой. Вот так. Нет, долго я не смотрела. И ничего не предприняла. Даже не сказала ему ничего. Была просто в шоке.

Тиа рассматривала снимок Спенсера. Пыталась угадать в выражении его лица признаки того, что мальчик готов умереть через несколько часов. И ничего такого не находила.

— Ты показывала фотографию Рону? — спросила она.

— Да.

— И что он сказал?

— Сказал, что не видит разницы. «Наш сын совершил самоубийство, Бетси, — сказал он, — так что ты пытаешься выяснить, не понимаю». Сказал, что я занимаюсь этим, чтобы отгородиться от всего.

— А это правда?

— Отгородиться, — повторила Бетси, точно выплевывая это слово, точно оно было слишком противным на вкус. — Что это вообще означает? Что где-то впереди дверь, я прохожу в нее, а потом закрываю за собой, и Спенсер остается по ту сторону? Но я этого не хочу, Тиа! Можно ли представить нечто более отвратительное?

Обе снова умолкли. Тишину нарушал лишь раздражающий хохот из комнаты Джил наверху.

— Полиция считает, твой сын сбежал, — сказала Бетси. — А про моего говорят, что он покончил с собой.

Тиа кивнула.

— Но что, если они ошибаются? Ошибаются и в том и другом случае?

Нэш сидел в фургоне и рассчитывал свой следующий ход.

Воспитание он получил вполне нормальное. Нэш знал, что психиатры непременно оспорили бы это утверждение, принялись бы выискивать в его прошлом сексуальные домогательства и унижения, которым он подвергался, признаки религиозного консерватизма. И он знал: ничего подобного им не найти. У него были братья и сестры, хорошие добрые родители. Быть может, даже слишком добрые. Они всегда покрывали все его выходки, стояли друг за друга горой. Словом, поступали ошибочно и недальновидно, но поняли это слишком поздно.

Нэш, смекалистый и умный, рано понял, что он, как говорят, «сдвинутый». Есть укоренившееся убеждение, будто психически неуравновешенные люди не понимают, что больны, нестабильны. На самом деле это далеко не так. Обычно человек понимает и замечает собственное безумие. И Нэш знал, что все эти «проводочки» у него в голове подсоединены неправильно, или где-то просто замкнуло, и в системе произошел сбой. Он понимал, что отличается от окружающих, что ненормален. И от этого вовсе не чувствовал себя хуже или лучше других. Понимал, что порой мысль его заходит в самые страшные и темные уголки, но ему это даже нравилось. Он ощущал окружающий мир иначе, чем остальные, не сострадал чужой боли, как другие, которые, по его убеждению, просто притворялись.

Вот оно, ключевое слово — притворство.

Пьетра сидела рядом.

— Почему некоторые люди считают, что они какие-то особенные? — спросил ее он.

Она не ответила.

— Забудем о том факте, что эта планета — вернее, наша солнечная система — так мала и незначительна во вселенском масштабе, что даже трудно представить. И все же давай попробуем. Вообрази, что ты находишься на огромном пляже. И поднимаешь одну крохотную песчинку. Всего одну. Потом поднимаешь глаза и видишь, как огромен этот пляж, простирается насколько хватает глаз. Не кажется ли тебе, что вся наша солнечная система так же мала, как эта песчинка в сравнении с вселенной?

— Не знаю.

— Если бы ответила «да», все равно ошиблась бы. Она куда меньше. Ну, попробуй представь: вот ты все еще держишь эту крохотную песчинку. И что это не один какой-то пляж, на котором ты стоишь, но все пляжи по всей планете. Все, что тянутся вдоль побережья Калифорнии, по восточному побережью от штата Мэн до Флориды, по всем побережьям Индийского океана и Африки. Представь этот песок, все эти горы песка, все эти пляжи по всему миру, а потом взгляни на песчинку, которую все еще держишь на ладони, и все равно, все равно вся наша солнечная система — забудь о планете — гораздо меньше в сравнении с остальной вселенной. Теперь можешь понять, насколько мы малы и ничтожны?

И снова Пьетра промолчала.

— Ладно, забудем на время, — продолжил Нэш, — потому как человек ничтожен даже здесь, на этой самой планете. Давай сведем все аргументы к планете Земля, хотя бы на секунду, ладно?

Она кивнула.

— Ты понимаешь, что динозавры бродили по земле куда дольше, чем человек?

— Да.

— Но это еще не все. Есть одно веское доказательство того, что в человеке нет ничего особенного. Взять хотя бы тот факт, что даже на столь ничтожно малой планете мы вовсе не были царями природы большую часть времени. Сделаем еще один шаг. Осознаешь ли ты, насколько дольше правили на земле динозавры, а не люди? В два раза? Пять раз? Десять раз?

Она взглянула на него.

— Не знаю.

— В сорок четыре тысячи раз дольше. — Теперь он энергично жестикулировал, увлеченный ходом своей мысли. — Ты только вдумайся! В сорок четыре тысячи раз дольше. То есть на один наш день приходится сто двадцать лет, даже больше. Как думаешь, выжили бы мы, если нам была дана возможность просуществовать в сорок четыре раза дольше?