Следователь недоучёл отношение царя к Гурко. Когда спустя некоторое время министр юстиции Щегловистов представил Николаю II имена сенаторов, рекомендуемых к назначению членами Государственного Совета, в числе их и Варварина В. Н., Его Величество на назначение не согласился, сказав, что он не забудет действий Варварина по преданию суду Гурко.

Мой дед, вероятно по этой же причине, должности сенатора уже не получил и служил просто мировым судьёй. Этот факт из жизни одного из моих предков отражён в книге М. К. Касвинова «Двадцать три ступени вниз».

Моя мама была дочерью сельского священника. Она периодически работала служащей различных учреждений или занималась домашним хозяйством.

В детские годы основными местами моих прогулок были: Александровский сад, в огромный фонтан которого перед Адмиралтейством упиралась улица Гороховая, и сквер перед Исаакиевским собором. Когда стал постарше, самостоятельно обследовал городской центр, очень любил посещать музеи, особенно Военно-морской, Зоологический, Связи, бывал в Эрмитаже, Кунсткамере. На трамвае объездил весь город от кольца до кольца всех маршрутов. Много времени проводил в играх с товарищами по дому во дворе. Учился я в школе на улице Плеханова, недалеко от Казанского собора. В этой школе я проучился четыре нормальных года до начала войны.

Война застала меня прикованным к постели с острым приступом ревматизма, который я приобрёл, побегав в жаркий майский день по Неве до схода льда. Ходить я не мог, поэтому слушал радио или читал. Читать я научился задолго до школы и очень любил, к первому классу были прочитаны многие толстые взрослые книги, в том числе и «Три мушкетёра».

22 июня 1941 года я лежал дома один и услышал по радио обращение Молотова о вероломном вторжении фашистских войск на территорию СССР.

Я ещё не успел поправиться, когда начались первые налёты, объявлялись воздушные тревоги, слышались разрывы зенитных снарядов, выстрелы зенитных пулемётов и отдалённые взрывы авиабомб. Лежать одному в квартире в этих условиях было жутковато.

«От советского Информбюро...»

Отец и его средний брат по состоянию здоровья не подлежали призыву в армию, а младшего призвали в первые дни войны. Больше о нём никаких сведений мы никогда не имели.

Когда я поправился, то вместе со всеми ребятами нашего дома стал принимать участие в работе отряда ПВО при домоуправлении. Мы числились связистами, дежурными в бомбоубежище, при тревогах указывали вход в бомбоубежище, следили за светомаскировкой, а больше всего во время тревог проводили на крыше дома и наблюдали за немецкими самолётами.

Немцы летали чаще днём, когда аэростаты воздушного заграждения были опущены, летали низко, не страшась зенитных пулемётов, так как снизу их защищала броня, а разрывы зенитных снарядов происходило высоко и ощутимого вреда им не причиняли. Иногда мы могли разглядеть сквозь прозрачные колпаки силуэты немецких лётчиков. На крышу сыпались осколки зенитных снарядов, которые для нас были не менее опасны, чем бомбы врага.

Ближе к осени, по мере приближения фронта к городу, налёты участились и стали массированными. С крыши мы видели, как ярко горели «Американские горы», очень много на город сбрасывали зажигательных бомб, но с ними научились успешно бороться и не давали возникать пожарам. Особенно много самолётов было при бомбёжке продовольственных Бадаевских складов, казалось, всё небо усыпано ими, они шли волнами, одна за другой, и долго после этого над районом складов поднимались клубы чёрного дыма.

В конце августа начались регулярные артиллерийские обстрелы города. Несколько снарядов попало в наш дом. Появились первые жертвы среди моих товарищей. Первым погиб мой друг Алик Быстров, живший этажом выше нас. Он подбегал к подъезду своего дома во время обстрела и осколок разорвавшегося невдалеке снаряда попал ему прямо в сердце.

После того, как фугасной бомбой был разрушен дом на углу Кирпичного переулка и улицы Герцена, я больше не встречал своего товарища по классу Колю Романова, жившего в нём. Ещё один мой товарищ погиб от разрыва ручной гранаты в руках неумелого бойца, демонстрировавшего её толпе любопытных.

Наша семья не эвакуировалась из города, так как сначала я болел, потом мама не захотела уезжать без отца, которого привлекли к строительству убежищ и других оборонительных сооружений, а в сентябре началась блокада, и уехать стало невозможно.

С 1 сентября мы приступили к занятиям в школе, но уже через несколько дней нам объявили, что школы закрываются.

В нашей школе был размещён госпиталь для раненых бойцов, которых нам разрешалось посещать. В одно из таких посещений мы узнали, что легкораненые «ликвидировали» наш зоологический кабинет, опустошив сосуды, в которых были заспиртованы различные экспонаты.

В сентябре резко ухудшилось снабжение продовольствием. В магазинах практически ничего не стало. Какое-то время в кафе и ресторанах можно было, выстояв огромную очередь, купить по коммерческим ценам порцию соевых бобов, но скоро и их не стало.

Наступил голод — самое страшное испытание для жителей Ленинграда. К обстрелам и бомбёжкам мы как-то привыкли, не стало электроэнергии — наделали коптилок, исчез керосин — вместо примусов и керосинок приобрели буржуйки. С осени мне удалось заготовить во дворе нашего дома порядочно ящиков из-под продуктов на дрова.

В нашем доме размещались столовая и магазин. Но этих дров хватило лишь до декабря. Затем на дрова были использованы перегородки подвалов дома, а потом дошла очередь до мебели и книг.

Воду приходилось возить на саночках с Невы. А вот приобрести что-либо съедобное было почти невозможно. Поэтому на всю оставшуюся жизнь запомнились редкие случаи, когда что-то удавалось раздобыть.

В начале блокады отцу удалось купить несколько килограммов обойного клея, состоявшего в основном из картофельной муки. Из него и из кваса на сахарине, который ещё можно было купить, выстояв порядочную очередь, мы варили большими кастрюлями кисель, и какой-то период он был основной пищей нашей семьи.

Дядя отца — артист Вадимов, живший с нами в одной квартире, работал в Центральном доме Красной армии. Там он участвовал в сортировке продуктов из посылок для воинов фронта. Многие продукты были испорчены, покрыты слоем гнили и плесени, и перед отправкой на передовые позиции по возможности очищались при сортировке. Вот эти очистки сортировщикам разрешалось брать себе, и он изредка приносил их и для нас. Из этих отходов и плесени мы варили густую похлёбку или кашу.

Один раз семья брата отца поделилась с нами картофельными очистками, которые они выменяли у повара ресторана «Астория» на фамильные драгоценности. Иногда маме удавалось выменять на какие-либо вещи кусок дуранды