стал в конце концов тем, что вошло в эту книгу, потому что истории или идеи у меня уже были, но их конкретное воплощение мне не особенно нравилось. Как-то раз даже случилось, что, закончив роман «Тень евнуха», писавшийся много лет, я принялся усердно работать над этими рассказами, думая, что для меня уже настало время снять с них покров тайны и сделать их в полной мере моими. Многие попытки, непременно заканчивавшиеся поражением, заставляли меня признать одно из двух: либо эти рассказы не имели права на существование, либо сам я существовал не для рассказов. Когда я наконец понял, что рассказы движутся сами по себе, то поменял стратегию и, следуя совету Кикина, рекомендующего Лао-цзы, устроился в засаде и принялся неподвижно караулить у дверей хижины в ожидании, что в один прекрасный день рассказы продефилируют передо мной, тут-то я и схвачу их за горло и потребую у них объяснений. Именно так, один за другим, с немалым терпением, я стал раскрывать тайну каждой из историй, причину, по которой мне пришла в голову первая строка или первое слово каждого рассказа, или, может быть, четкую или обобщенную идею того, каким должен быть с литературной точки зрения поучительный финал, существование которого возможно только в совокупности с началом, мне еще неизвестным. В последних версиях, в новых вариантах большинства из этих четырнадцати рассказов было для меня немало удивительного. Возможно, самым очевидным из моих открытий было то, что в жизни все взаимосвязано. Мне казалось, что я пишу сборник рассказов, не имеющих друг к другу никакого отношения, поскольку дух этих историй вовсю требовал, чтобы они были друг от друга независимы; но одно то, что я работал над ними в эти последние месяцы, в одно и то же время, заставило меня осознать, что существуют нити, связующие все со всем, и некоторые из них остаются тайными, а другие становятся более явными. К тому же я понемногу узнавал персонажей и в каком-то смысле даже привязывался к ним, несмотря на отсутствие тех преимуществ, которые обычно даются героям романа, потому что быть частью рассказа – это словно прожить всю жизнь в одном из знаменитых японских отелей, напоминающих барокамеру для аквалангистов. Однако это только так кажется. Герои рассказов, как и их истории, в немалой степени укоренены в том, что хотя и не сказано, но все же существует.

Некоторые из рассказов за это время прекратили свое существование. В двух-трех случаях в рассказах было нечто, от чего я был не в восторге, и оттого решил их не печатать, хотя и не выбросил в мусорную корзину. Мне кажется, что они пребывают в лимбе в ожидании лучших времен.

Я думаю, что при чтении рассказов от читателя требуется бóльшая активность, чем при чтении романов. Ограниченное пространство, о котором я только что упоминал, заставляет писателя исключать или подразумевать многие ранее прожитые жизни, обобщать одним штрихом описание моральных или физических свойств… Писатель должен оттачивать свое мастерство, но и читатель тоже. Писатель преподносит ему поле действия, предыстории, пейзажи, атмосферу, а читатель дополняет их своим прочтением. И поскольку физически невозможно все вместить в рассказ, эхо, которым они отзываются, воспоминание о прочитанном (в музыке соответствующее краткосрочной памяти об услышанном), дополняет для читателя духовную составляющую каждого рассказа, если она там есть.

Так обстоит дело, и я стал это понимать, работая над этой книгой, как понял и то, что ритм дыхания меняется, когда пишешь рассказ, и становится более синкопированным в сравнении с тем, который необходим для написания романа, потому что тебе кажется, что ты должен быстро выиграть схватку, решительно и в первом же раунде, вместо того чтобы настраиваться, как в случае с романом, на требующий тактики и умственных усилий, долгий, напряженный бой, в котором победа зависит от того, сколько ты наберешь очков. Тут я хотел бы еще раз вспомнить Кикина и его цитату из барона де Кубертена, вдохновленную словами апостола Павла (из Второго послания к его верному ученику Тимофею из Листры), в которой он утверждал, что самое главное в искусстве – это одержать победу над самим собой, а остальное ерунда.

От всего сердца благодарю Микеля Десклота за его чудный подарок, неопубликованные[145] переводы стихотворений Вильгельма Мюллера из Die Winterreise, которые тайно или явно присутствуют в тексте, в рассказе «Winterreise».

Перевод отрывка из стихотворения великого венгерского поэта Аттилы Йожефа, который я включил в тот же рассказ, принадлежит Эдуарду Ж. Вержеру и Кальману Фалубе и позаимствован из книги «Стихотворения» (опубликованной издательством «Грегаль» в Валенсии в 1987 году), согласно данным, полученным от сеньора Адриа, любезно предоставившего мне сделанную им выписку.

«Winterreise» («Зимний путь») – песенный цикл, сочиненный Францем Шубертом на стихи Вильгельма Мюллера из книги Die Winterreise. Аттилио Бертолуччи[146] оставил нам поэтический цикл, озаглавленный Viaggio d’inverno. Антони Мари[147] несколько лет назад написал поэтическую книгу из двенадцати песен и назвал ее Un viage d’hivern. Спорная биография Шуберта, написанная Гастоном Лафоргом в большей мере для того, чтобы показать себя, чем для того, чтобы послужить памяти композитора, называется Voyage d’hiver[148]. С того самого момента, как у этих рассказов стали появляться некоторые, еще нечеткие очертания, я знал, что названием этого сборника непременно будет «Зимний путь». Иногда совпадений ищешь нарочно, иногда они случаются нечаянно, и тогда кто-нибудь может почувствовать себя неловко, даже если избежать их было невозможно. Надеюсь, что в этот раз такого не произойдет и что, напротив, Мюллер, Шуберт, Бертолуччи, Лафорг и Мари посчитают, что тем самым я отдаю им дань уважения.

Кроме того, мне хотелось бы включить сюда несколько благодарностей или посвящений: надеюсь, что они будут приняты по меньшей мере безропотно.

«Сон Готфрида Генриха» я посвящаю Марти Кабре Барба; уже в первой его версии, очень старой, было нечто с ним связанное. «Надежда в руках» появилась на свет с посвящением Кларе Кабре Барба. Рассказ «Я помню» берет начало в очень важном разговоре с Сэмом Абрамсом и посвящен ему. «Посмертный опус» посвящается Кристофолю А. Трепату, которому не понаслышке знакомо чувство, возникающее у человека перед выходом на сцену, Монтсеррат Гище и неутомимому Жорди Миру. Рассказ «Пара минут», написанный в циклической форме, я дарю Яну Шейбалу из Праги и Рамону Пла-и-Арче из Барселоны. Рассказ «Глаза как бриллианты» написан для Жоакима М. Пуйаля, которого чудо говорения на иных языках приводит в вечный восторг, и для Тила Стегманна из Франкфурта и Жуана Ф. Миры из Кастельона, мюнстерских сообщников. Рассказ «Переговоры», в последний момент оставшийся без музыкального сопровождения по причине одностороннего