Из-за боязни открытого пространства даже больше, чем из-за слепоты, Гризельда Деринг очень редко выходила, почти не покидая пансиона миссис Литлкотт, и, для того чтобы убедить ее поехать в Халл, другим постояльцам пришлось объявить, что они решили сделать ей подарок ко дню восьмидесятилетия — заказать ее фотопортрет у Джейсона Фланнери.

Эмили готовилась увидеть пугливую и хрупкую старушку, напоминающую восковую фигурку, которые обычно держат под стеклянным колпаком где-нибудь в темном уголке гостиной, чтобы солнце их не размягчило и краски не выцвели.

Бывшая актриса, напротив, оказалась высокой широкоплечей женщиной с мощными бедрами, резкими чертами лицами, стрижкой каре и выкрашенными рыжей краской волосами; последние две услуги ей явно оказала какая-нибудь отзывчивая, но страдающая плохим вкусом жилица пансиона.

Для слепой, да к тому же одержимой агорафобией, Гризельда Деринг перемещалась по улицам на удивление быстро. Эмили, взявшая ее под руку, едва за ней поспевала. Правда, Гризельду ничто не отвлекало, в то время как молодая женщина все время была начеку, чтобы не проглядеть вывеску какого-нибудь книжного магазина.

Внезапно Эмили остановилась, с силой прижав к себе локоть актрисы.

— Вы мне делаете больно, миссис Фланнери. Почему мы стоим?

— Мисс Деринг, вы не будете возражать, если мы заглянем в одно местечко?

— И куда это мы заглянем, миссис Фланнери?

— В лавку, — сказала Эмили. — В «Книжный магазин Уилкинса», если верить вывеске. И, насколько я могу судить по витрине, в нем продаются интересные книжки. Мне захотелось купить одну из них, чтобы я могла вам почитать, когда мы устроимся в купе, — наверное, очень тоскливо проводить время в дороге, если не смотреть в окно!

— Это очень любезно с вашей стороны, миссис Фланнери, но не старайтесь меня развлекать, я привыкла к таким периодам пустоты. Пойдемте-ка лучше сразу на вокзал — в каком часу, вы сказали, отходит поезд?

— О, у нас еще полно времени, мисс Деринг. И потом, кажется, собирается дождь, как раз над нашей головой висит огромная черная туча. Сам Бог послал нам эту лавку, где мы сможем найти приют во время ливня, который уже не за горами.

Эмили сразу стало стыдно от своей лжи: небо, конечно, было довольно пасмурным, но лишь слегка сероватым, почти прозрачным, и опасности никакой не представляло; и хотя солнце могло проглянуть в любой момент, оно не было настолько ярким, чтобы Гризельда Деринг ощутила его тепло.

И в то же время Эмили понимала, что второго такого шанса ей может не представиться. За стеклом витрины, под изящной черной вывеской с золотыми буквами, на которой в безупречном порядке, почти с маниакальной аккуратностью, были выстроены ряды книг — что плохо вязалось с их вычурными названиями и многословным описанием содержания, — она увидела мужчину, ходившего между стеллажами и листавшего выставленные экземпляры.

С первого взгляда она узнала в нем Артура Конан Дойла.

Писатель показался ей более стройным, чем на официальных портретах, возможно, потому, что стоял, хотя и склонившись над книгой: было видно, что он высок ростом — не меньше семидесяти пяти дюймов[90].

Время от времени Дойл распрямлял спину, как тот, кто хочет ее размять после долгого сидения за столом. На нем был бежевый костюм-тройка с жилетом на пуговицах и клубный галстук — широкий, в черно-желтую косую полоску. Грустный взгляд, цвет и размер уныло повисших усов, крупные морщины на лице делали его похожим на старого моржа.

Эмили взяла Гризельду за руку, и они вместе вошли в лавку Уилкинса. Внутри приятно пахло, и не только чернилами, бумагой и кожей переплетов, но и воском, чаем с бергамотом и смолисто-перечным запахом ароматических конусов, таявших в маленьких чашечках-куриль- ницах.

Она подошла к столу, на котором находились расставленные в том же строгом порядке книги по эзотерике, магии, оккультизму, спиритизму, медиумистическим способностям человека, теософии и всему тому, что относилось к невидимому миру и необъяснимым природным явлениям.

Внимание Дойла было приковано к книге Джона Лобба «Беспокойная жизнь после смерти»[91], в которой приводились тексты бесед с умершими людьми и даже представлены фотографии этих людей в их новом облике бестелесных душ.

— Не будем задерживаться, миссис Фланнери, — взмолилась Гризельда, — разве не вы говорили мне, что это последний прямой поезд до Халла? Если мы его пропустим, нам придется добираться иначе, делать пересадку, а этого я просто не выдержу. Скорее выбирайте книгу, возьмите любую — в наше время все они похожи друг на друга, — и поспешим на вокзал.

— Да вот никак не могу выбрать из этих двух, — прошептала Эмили, начав шумно перелистывать взятое наугад издание, чтобы слепая поверила, что она все еще решает, купить ей книгу или оставить.

На самом же деле она не спускала глаз с сэра Артура, потихоньку продвигаясь к нему и стараясь остаться незамеченной.

Почувствовав устремленный на него взгляд молодой женщины, Дойл закрыл «Беспокойную жизнь» с видом человека, бросающего пустячное занятие ради серьезного разговора.

— Да? — проговорил он.

— Вам удалось подобрать великолепное начало для общения. Благодарю.

— Не обольщайтесь, это «да» — вопросительное, оно означает: «Чего вы от меня хотите?» Как вы заметили, прозвучало оно с ноткой раздражения — в конце концов, я читал, а вы меня отвлекли.

— Но я же ничего не сказала.

— Настойчивый взгляд может вызвать большее раздражение, чем любые слова, а я очень к этому чувствителен.

— Вы меня вгоняете в краску, мистер Дойл.

— Как вы меня назвали?

— И снова промах! (Эмили улыбнулась снисходительной улыбкой, которая относилась только к ней самой.) Раз уж сразу не заладилось, потом, что ни делай, будет только хуже. Конечно же, мне следовало сказать «сэр Артур».

— Бог мой, это он?! — взволнованно вскрикнула Гризельда Деринг.

Она обратила лицо к тому месту, откуда доносился голос Конан Дойла.

— Когда я еще была зрячей, мне посчастливилось сыграть роль мисс Симс, директрисы школы, в оперетте, либретто к которой было написано вами, не помню ее названия…

— «Джейн Энн, или Приз за хорошее поведение». Это было полным провалом. Когда занавес опустился, я посмотрел на выходившую публику — видно было, что зрители умирали от скуки. И ни один человек не вызвал меня на сцену, ни один!

Гризельда сняла очки с помутневшими стеклами и стала стирать с них туманные облачка волнения, увлажнившего ее безжизненные глаза.

— Что у вас со зрением? — озабоченно поинтересовался Конан Дойл. — Не сочтите за бестактность: по профессии я офтальмолог, во всяком случае, был им.