Но Лена не успела показать, как именно. Матвеев резко перехватил ее руку, вырвал из пальцев белый, льняной квадрат:

– Хватит уже. Напилась, соображай, что несешь, – страшно и тихо сказал ей Зуля. Вид у него был такой, будто сию секунду он ударит жену по лицу. Глаза его сделались несоразмерно большими и зеркальными от ужаса. Он и вправду не понимал, что и, главное, зачем происходит. – Извините, Олег Дм… Извини, Олег. Она не нарочно. Выпьет и может обидеть кого угодно. Не со зла, а так просто.

Но каждый за столом видел, что Лена со зла и не просто. Дружников не произнес в ответ ни слова, да он и не собирался. Во всяком случае, пока. А Зуля уже шипел на жену дальше:

– Ну-ка, извинись, немедленно. Я кому сказал.

– И не подумаю, – пьяно, но твердо ответила Лена. – Тоже мне, коровницын сын. Плесень.

– Лена! – это был уже Анечкин голос. Нож со звоном упал на тарелку. – Лена, ты не смеешь! Это подло, он же не может тебе ответить!

– Он не может, ха! Еще как может. И пусть ответит. Ишь ты, ягненочек! Нет, теленок. Теля. Тля! – завершила ассоциативный ряд Лена. Оглядела всех вызывающе и выжидающе.

Аня, Вилка и Матвеев подняли легкий гвалт. Интеллигентный и осуждающий. Матвеев поспешно звал официанта, выворачивал из бумажника на скатерть деньги. Дружников все еще не проронил ни слова.

На улице взволнованно распрощались. Зуля повел жену к машине, то и дело украдкой и просительно озираясь на Дружникова. Но тот в его сторону даже не глянул. Хотя и попрощался вежливо и с ним, и с Леной. Последнее «до свидания» само собой кануло в пустоту. Лена не ответила.

Анечка предложила пройтись немного по Арбату, полагая, что небольшая прогулка пойдет Дружникову на пользу. Он все еще выглядел каким-то потерянным и упорно рассматривал землю. И они пошли. Аня и Вилка сбоку, а между ними Дружников, будто под конвоем. Дул противный, мокрый ветер, в котором путался колкий снег, налетая, он неприятно царапал щеки. Дружников подставил ему лицо. Шел деревянной походкой и все также без слов. Это был определенно его звездный час. Теперь главное не ошибиться, сыграть до конца, и, может, он заставит нужное событие свершиться. Мозг его был холоден и точен, а по лицу уже ручьем текли слезы. Снег и ветер – вот это подлинная удача. От них у Дружникова всегда беспощадно слезятся глаза.

Спустя десяток шагов его слезы были обнаружены Анечкой, и шествие моментально застопорилось. Олега тотчас подхватили под руки и в ближайшей подворотне усадили на парапет какого-то учреждения. Вилка держал его за плечо, Аня совала платок. Платок выскальзывал у Дружникова из ладоней, и тогда Анечка, наклонившись, сама стала промокать ему веки.

– Ну, что ты? Что ты? Олежек, ну перестань! Ты уже не маленький, не надо плакать! – растеряно успокаивала его Анечка, словно ребенка.

– Да и не из-за чего! – поддержал ее Вилка. – Ленка всегда была дурой. Еще со школы. И потом, нельзя же всем нравиться! Просто тебе больше не нужно с ней общаться. А мы с Ленкой поговорим. Надо мозги ей вправить. Что она себе позволяет, притом на людях! Небось, считает, она-то культурная.

– Не надо. Не надо ни с кем из-за меня ругаться, – скорбно возразил Дружников, – я же понимаю. Выскочка, парвеню, и все такое. Сам знаю, я вам не ровня.

– Да что ты говоришь! – одновременно загалдели Аня и Вилка. Дружникова им стало жаль настолько, что и они были готовы разреветься.

И Дружников почувствовал – пора. Сейчас или никогда. Он тяжко, глубоко вздохнул, будто сова ухнула, и молвил. Нет, даже не молвил, воззвал из темных вод поддельного страдания:

– Хоть бы кто знал! Скверно-то как, словно жжет меня что. Я и сказать не могу, отчего так мучаюсь. Ну, хоть бы кто меня от этой муки избавил, ни о чем не спрашивая! Даже и не пойму, чего сейчас больше хочу: напиться или утопиться!

И в какой-то миг Дружников ощутил, как дрогнула Вилкина рука, все еще лежащая на его плече. Напряглась, впилась пальцами. Дружников тут же, четко и тренированно, настроил себя: «Мне плохо, плохо без Ани. Я не перестану страдать, если не получу ее. Только это избавит меня от мучений. Слышишь, только это!». Он внушал сам себе, и верил в этот момент в сказанное до конца.

А вот Вилке и в самом деле было плохо. Друг, любимый друг, второй живой человек на свете, который во плоти и крови вызвал в нем вихрь, погибал на его глазах. Так неужели он не поможет? Он может помочь. Зачем еще нужен вихрь удачи, как не затем, чтобы спасать его друзей! Вокруг Вилки уже вращалось пространство, он весь напрягся, словно штангист перед рывком, и лишь в последний момент он вспомнил, смежил накрепко веки. Не хватало еще одного Актера! Господи, что же пожелать? Пусть так. Пусть Олегу больше никогда-никогда не приведется страдать из-за того, что он так и не смог выразить им с Аней словами. Вилка произнес повеление вихрю, и его отпустило, стало вдруг хорошо, как это обычно и бывало. Ну, и слава богу. Раз ему полегчало, значит, заявку приняли, и очень скоро полегчает его другу. А потом сделается и вовсе замечательно. Наверное, теперь Ленка никогда больше не унизит и не оскорбит его, а может даже и попросит прощения. Но надо же, только Олегу, за исключением, конечно, покойного Актера, удалось вызвать в нем повторный вихрь, а не простое пожелание удачи в виде дополнительной подпитки связи, как это бывало, например, с Танечкой. Значит, Вилка не ошибся, и Олег действительно самый лучший и нужный ему друг, какой случается в жизни. И, в отличие от папы Булавинова, ничем не болен и умирать не собирается. Да Вилка ему и не позволит. Уж это в его власти.

Дружникову тоже показалось, что нечто произошло. Возможно и не показалось, а произошло на самом деле. Так или иначе, ждать результата от его мастерски проведенной интриги совсем недолго. Матвеев говорил, что, если реципиент находится в непосредственной физической близости от источника, действие его наступает в очень короткий срок, иногда даже через несколько минут. Дружников удвоил внимание, хотя лицо его по-прежнему оставалось страдальчески трагичным. И был вознагражден. Протянув Ане ее платок, в котором более не нуждался, Дружников, совсем без задней мысли, а из всамделишней благодарности, крепко сжал ее руку в вязанной, ангорковой перчатке. По-товарищески, как бы говоря спасибо за ее поддержку и участие. В его жесте не было ничего особенного, скорее даже обыденное, с Аней они частенько здоровались рукопожатием. Не целоваться же в самом деле лезть к чужой девушке при встрече! Но на сей раз Анечка отдернула свою ладошку так, будто Дружников внезапно обдал ее кипятком. И резко сунула в карман вместе с платком, после чего изумленно и потерянно посмотрела на него, словно видела в первый раз в жизни. И отвела глаза, поспешно, как если бы он сидел перед ней голым.

Сначала Дружников смог подумать одно единственное: «Не может быть!». Но потом осадил себя. Как это, не может? Должно быть, иначе для чего он вообще околачивал грушу! Все удалось, потому что не могло не удастся. И тут ему пришло на ум, что его сомнения в успехе и переживания были напрасны. Ведь Вилка уже подарил ему одну удачу. А не значит ли это еще и то, что его нынешнее начинание просто обречено на успешное завершение? Уж очень гладко следовали события, чересчур много удачных совпадений. Значит уже сейчас он, Дружников, способен кое-что делать для себя самостоятельно, насколько то позволяет его теперешняя, пусть пока и не окрепшая паутина. От этой мысли ему действительно стало хорошо и весело. Кстати, напомнил он себе, дуться дальше уже не имеет смысла. Ведь Вилка, избавляя его от страданий, неведомо каких, наверняка ждет результата, наивно полагая, что мучения Дружникова связанны с инцидентом в ресторане. Делать Дружникову нечего, как переживать из-за этой дурищи Ленки, которую он сам же намеренно и спровоцировал. Но это вовсе не означает, что Дружников все забыл. Напротив, он хорошо помнил каждое ее обидное слово. Помнил слишком хорошо. Ничего, время еще покажет, кто коровницын сын, а кто принц Уэльский.