– Вокруг тебя было много шума, – уклончиво ответил Инфессура.

– Тогда ты знаешь, что меня разыскивает папская полиция, и я не хотела бы, чтобы из-за меня люди подвергали себя опасности. У Борджиа были средства защиты, если бы все-таки узнали, что я жила у него, но еврейская женщина…

– У Анны тоже есть сильные покровители. Кроме того, за те недели, что ты провела у вице-канцлера, розыски стали менее интенсивными. Папа в бешенстве. После того как он четыре раза приказывал обыскать дворец кардинала Детутвилля, он свыкся с мыслью, что ты покинула Рим. Во всяком случае, он делает вид, что свыкся. Ну а теперь в путь!

– А гетто далеко? – с тревогой спросила Фьора, не уверенная в своих силах.

– Почти так же далеко, как и мой дом, но у нас есть способ пройти коротким путем.

Крепко держась за Стефано, Фьора потихоньку дошла до Тибра, протекающего за мавзолеем. Зевс взял в пасть фонарь и освещал дорогу, что позволяло им не натыкаться на кусты и камни. Держа нос по ветру, Гера замыкала группу. Так они добрели до берега, на котором лежали две или три лодки. Инфессура спустил одну из них на воду, усадил в нее Фьору, у ног которой расположились собаки.

– А ты знаешь, чья это лодка? – спросила Фьора с беспокойством.

– Да. Не волнуйся! Никогда Стефано Инфессура не сделает ничего плохого ни одному из своих собратьев. Я верну ее, как только ты будешь в безопасности. К тому же Пьетро поранился два дня тому назад, и пока она ему не нужна.

Пошарив в кошельке Хуаны, Фьора вынула одну из трех оставшихся монет и протянула ее своему проводнику:

– Тогда дай ему вот это. Если он сейчас не работает, то это золото ему пригодится.

Даже в тусклом свете фонаря Фьора увидела, как блеснули его зубы, когда он тихо рассмеялся:

– Я предчувствовал, что придется тебе помочь. Отныне я твой друг! – произнес Инфессура.

Лодка легко скользила по темной глади реки. Так они проплыли большую излучину, в глубине которой находился Ватикан с его башнями, стражей и шпионами, но маленькая лодка, ведомая опытной рукой Инфессуры, не производила ни малейшего шума, за исключением легкого всплеска, не вызывающего подозрений.

От ночного холода Фьора продрогла до мозга костей, а ее рана, к которой она все время прижимала руку, отдавала болью в шею. Но она не чувствовала себя подавленной и даже развеселилась при мысли, что, прибыв во дворец Борджиа с насморком, вновь могла его подхватить, сбежав из него.

Инфессура остановил лодку напротив острова Тиберина и помог своей пассажирке выйти из нее.

– Ты, наверное, здорово устала? – спросил он, заметив, что она стала сильнее опираться на его руку. – Но ничего, потерпи еще немного. Мы почти у цели. Вот и дворец Ченчи, – добавил он, указывая на черную тень какого-то сурового сооружения, похожего на крепость. – Дом раввина Натана находится напротив, около синагоги. Анна – это его дочь.

На улице, по которой они шли с большой осторожностью, из-за отбросов сильно воняло гнилью. Вдоль нее тянулись какие-то жалкие дома, построенные из мелкого кирпича и самана. В конце маленькой площади Инфессура остановился перед довольно большим зданием, более добротным, чем другие. Он был построен из хорошего камня, второй этаж выступал над первым, а над ним находился круглый свод, ведущий в задний дворик. В двери имелась небольшая ниша, прикрытая бронзовой решеткой. Когда она открывалась, то можно было увидеть библейское изречение, написанное старинной вязью на кусочке пожелтевшего пергамента. Оно указывало на то, что в этом доме живет важная персона еврейского сообщества.

Стефано постучал условным знаком. Немного погодя дверь открыла молодая женщина со свечой в руке, одетая в платье из желтого шелка, с широкими рукавами, ее черные волосы были заплетены в несколько кос. На голове была надета тиара, отделанная золотом, с которой ниспадала вуаль.

– Это я, Анна, – сказал Инфессура. – Я привел к тебе эту бедняжку. Она вся продрогла и была ранена людьми Санта-Кроче после того, как сбежала из дворца Борджиа.

Анна подняла свечу, чтобы лучше осветить лицо пришедшей.

– Входите, конечно, но вам придется подождать немного, потому что ко мне пришли. Сядьте, пожалуйста, вон там.

Она отступила, чтобы дать им войти. Они очутились в небольшом помещении с бедной мебелью: стол, три табурета, сундук и скамейки, расставленные вдоль стен. Еврейка указала на одну из этих скамеек, стоящих дальше всех от входа. В глубине зала занавеска с крупным цветным узором прикрывала несколько ступеней, ведущих вниз, в следующий зал. Вдруг занавеска поднялась, и из-за нее вышла тоненькая женщина маленького роста, элегантно одетая в платье из коричневого бархата и белого шелка.

– Что ты здесь делаешь? – недовольно спросила Анна. – Я же сказала тебе подождать. Ты слишком любопытна!

Но женщина не слышала ее. Протянув вперед руки, она босилась к Фьоре с радостным криком:

– Хозяйка! Моя дорогая хозяйка!

Фьора, чудом державшаяся на ногах, в основном благодаря Стефано, подняла глаза и подумала, что перед ней мираж. А что же еще она могла подумать, если перед ней стояла ее бывшая рабыня Хатун и радостно обнимала ее? Ноги Фьоры подкосились.

– Она опять потеряла сознание, – сказал Стефано. – Ею надо заняться немедленно!

Да, это была Хатун. Фьора убедилась в этом, придя в себя через пару минут. Инфессуре пришлось дать ей новую дозу своего чудесного средства, да еще, видимо, несколько пощечин, ибо щеки у нее горели. Она только теперь поверила в то, что видит лицо юной татарки с кошачьими глазами. Она тут же обняла ее за шею, расцеловала в обе щеки.

– Что ты делаешь здесь? Я думала, что не увижу тебя больше…

– Я тоже, моя хозяйка.

– Я уже давно не твоя хозяйка, – возразила Фьора.

– Ты всегда останешься ею для меня, даже если я должна подчиняться кому-нибудь другому. Разве можно забыть те счастливые дни, что мы прожили во Флоренции?

– Вы будете целоваться позже, – сказал кто-то строгим голосом. – А мне хотелось бы продолжить осмотр.

Только тут Фьора заметила, что лежит на столе, голова ее покоится на подушке и что Анна потихоньку отталкивает Хатун. Анна сняла пропитанный кровью тампон, наложенный Стефано, отбросила его, повернулась, чтобы что-то взять, затем высоко засучила широкие рукава своего платья, обнажив тонкие руки. В одной руке она держала что-то вроде золотой иглы со скругленным концом.

– Держите ее за руки, – приказала она. – Мне надо прозондировать рану, и поэтому ей нельзя шевелиться.

– Я не пошевельнусь, – твердо ответила раненая, что вызвало кроткую улыбку на полных губах еврейки.

– Такие обещания редко выполняются. Я предпочитаю, чтобы тебя все-таки держали. Тебе будет больно, но, если ты пошевельнешься, боль будет еще острее.