ее запаха, ее кожи. Нежные пальцы скользили у него под футболкой, царапая спину.

- Да будет так, - повторял Ростислав. И они были важнее всего на свете, все прочие проблемы казались глупостью, ничтожными поползновениями муравьев в лесу. Нечто во тьме вкладывало в уста то, что нужно было произнести. Каждое его движение было правильным. Каждое колебание приветствовалось богиней, и это именно она теперь смотрела на него с той стороны очков. Именно она подавалась ему навстречу.

В вагоне кто-то вскрикнул, захрипел. Послышался удар.

- Господи Иисусе... - простонал старческий голос.

- Прими мою любовь, Лада-Матушка, - вырвалось из груди Славы. Он балансировал на краю от блаженства, его движения становились все сильнее, все чаще. - Прими мою любовь, наполненную силой моею. Сосуд этот отныне принадлежит тебе. Только тебе.

В глазах потемнело, в уши проник долгий и протяжный стон девушки. Он прижал ее к двери еще больше, вонзаясь в благодарное тело все сильнее.

- Прими, Богиня, прими, прими, прими, - повторял он, и ему вторило:

- Принимаю, принимаю.

Когда невероятной силы оргазм пронзил его тело, он вдруг вцепился зубами в шею девушки и вырвал целый кусок горячей плоти. Рот наполнился кровью, и он глотал ее жадно, исступленно, продолжаяизливать семя в уже мертвое тело. Обессиленный Ростислав упал на пол, со священным восторгом думая о том, что и его ярость тоже помогла богине вырваться. Все эти знаки сегодня. Все эти прикосновения темного. Он повалился на бок, пальцами проталкивая в себязастрявшее во рту мясо девушки. В горло, глубже, до кашля, до боли. Восторженный ужас управлял его мыслями, а тело все еще помнило жар любви. Тело еще содрогалось от наслаждения.

Освобожденная Лада говорила с ним. Ее оскверненная  благодать наполнила Ростислава.

- Славься... Богиня..., - прохрипел Слава. По лицу текли слезы счастья. Где-то в темноте хрипели и чавкали, где-то в темноте кто-то ритмично рычал, а ему вторило женское:

- Гл... Гл... Гл...

Переполненная миллионами дурных мыслей и желаний богиня наслаждалась пиром. Лада накормила каждого тем, что они заслуживали. Кого-то любовью до смерти, кого-то животной страстью.  Они хотели этого. Они мечтали об этом. Они смотрели это, читали, думали. Кровь, секс, насилие, ненависть – все это отравило Ладу-Матушку сильнее, чем прочие текущие по трубам человеческие яды.  Мечтавшая о поклонении она, сама того не заметив, потеряла свое истинное предназначение. Но нашла иное. Нашла силу во тьме человеческой,  и терпеливо ждала, когда сможет вырваться из торфяного плена.

Сегодня был день ее триумфа. Богиня ласково касалась скорчившихся на полу нечаянных жрецов, давших ей силы на последний рывок и наполнивших ее лоно любовью. Лада была в каждой из женщин, принимающих живительное мужское семя. И теперь, искрящаяся силой, поднималась все выше и выше, вырвавшись из отравленных подземелий.

Эпоха безверия прошла, Измененная Богородица чувствовала это. Она вырвалась наружу, в царство солнечного света, и звонко засмеялась, а тысячи людей почувствовали ее радость. Тысячи людей вдруг испытали странное возбуждение,  которое почти сразу прошло, улетучившись вслед за Ладой Освобождённой.

А в глубине темных тоннелей стоял мертвый поезд. Лучи полицейских фонарей  пробивались сквозь стекла, скользили по обнаженным, окровавленным телам на полу и сиденьях вагонов. Вокруг суетились люди в блестящих костюмах защиты, кто-то куда-то звонил, волнующиеся голоса диспетчеров объявляли о задержке поездов на отрезке между станциями.

Но для миллионов будущих слуг Богини день ничем не отличался от предыдущего.

Пока не отличался.

Тепло родного дома (Псковская область)

Они нарядили елку.

Степан только закончил с уборкой дома, когда увидел игрушки на запорошенной снегом ели. Собрал мешки с мусором из позанесённого сарая, потащил их к своей старенькой «Ниве» и вот тут-то и обнаружил «подарок» от предыдущих жильцов.

Поправил шапку (очень чесался лоб). Шмыгнул носом. А что, это ведь даже хорошо. Новый год послезавтра. Сегодня из Питера должны подъехать ребята, им наверняка понравится.

Степан бросил мешки на заднее сидение, обернулся на коттедж. Первый этаж кирпичный, надежный. Держит тепло даже в лютые морозы. Второй он использовал как большой чулан. Гигантский чердак. Собирался потом переделать, конечно. Утеплить. Мечтал, как будет сидеть перед телеком внизу, и слышать детский топот внучат на втором этаже. Наблюдать за тем, как новые люди познают этот неуютный, но по-своему прекрасный мир.

Ворчал на сына, который не спешил жениться. Тот будто и вовсе женщинами не интересовался. Все отшучивался, говорил, что ему нравится покой одиночества. Шутил, что, мол, он - серийный убийца. Что таким, как он, жены не нужны, да и вообще на том свете его будет ждать аж двадцать жен, если он отправит их к дьяволу заранее. Степан ругал его за эти шутки, а Сашка отводил глаза и улыбался как-то смущенно, виновато.

Как же недоставало этой улыбки.

Три года назад Сашка умер на этом чертовом чердаке. Остановилось сердце. Двадцати пяти лет не было. Сын не пил, не курил. Даже на здоровье не жаловался. Когда Степан его нашел – Саша лежал на полу, в пустом доме, уже неделю, облепленный жирными зелеными мухами.

Он похоронил его рядом с матерью.

И только через год выбрался из горя, привел дом в порядок и решил его сдавать. Сам ютился в квартирке девятиэтажного панельного чудища в Пушгорах. Сначала думал продать коттедж, но…

Едва представил, что в жизни больше не останется ничего из прошлого – чуть сам не помер. Жить под крышей дома, где умерла твоя последняя надежда на идеальную старость – это, конечно, слишком. Но… Если не будет этого дома, то получится, что не было и части Сашки.

Степан закашлялся. В ветвях пушистой ели прыгала птица. Тишина звенела в ушах. За последнюю неделю снегом завалило знатно. Дорогу пришлось раскатывать, потому как кто знает, на чем приедут из Питера. Застрянут еще – потом средний балл на Букинге отзывами испортят.

Этот дом нельзя ругать.

Степан залез в машину, завелся. Подул на ладони, отогреваясь. Опять посмотрел на елку. Игрушки-то как нашли? Он даже отсюда узнал стеклянные красные шары, с белыми снежинками, которые они с сыном когда-то вешали на эту же елку. Степан прищурился задумчиво.  Они, разве, уцелели после ремонта?

По телу прошла волна колючего тепла. Пробрала до костей, как называется. На лбу даже испарина выступила. Степан обернулся. Рядом с машиной, у водительской двери, как будто кто-то стоял. Будто заглядывал в окно машины и смотрел прямо на него.

Степан поморгал, избавляясь от морока. Дернул за ручку передач и развернулся. Переутомился, наверное. Последнюю неделю спал плохо. А предыдущие жильцы еще и мусора оставили порядочно.

Но что-то его смущало. Что-то кроме этого странного присутствия. Степан хмурился, размышляя, пока проезжал сквозь мертвую деревню. Заброшенные дома в белом саване снега, сливались с окружающей