- Ника… - вскинулся он. – Ника!

Встал, содрогаясь от крупной дрожи. С трудом сделал первый шаг, замерзший, ослабший. Затем второй.

- Ника…

Он пошел назад, к коттеджу. Это тепло… Это тепло могло взять любого из его друзей. Ему невозможно сопротивляться. Ведь это почти материнские объятья. Мягкий кокон долгожданного сна, наделяющий жаждой крови.

Эдик тяжело встал и побрел обратно к дому. В голове всё спуталось. Он знал и не знал. Он думал о друзьях и незнакомцах. Лица будто таяли, смывались. С памятью творилось что-то странное. Эдика вырвало. Он карабкался по склону, цепляясь за тонкие, холодные ветви.

Мозги выкручивало.

- Ника, - повторял он. – Я убил Юру. Надо уезжать. Это тепло. Это тепло!

Эдик боялся забыть и это. Он уже не был уверен, что Юра вообще приехал с ними. Что-то вымарывало из головы воспоминания о друге. Оставалось лишь желание прыгнуть за руль автомобиля и мчаться прочь, подальше.

- Я убил Юру, - пыхтел он себе под нос, теряя смысл фразы. – Надо уезжать.

В лесу взвизгнули. Эдик остановился, как олень заслышавший хруст под сапогом охотника. Повернулся. Среди заснеженных березок, в двухстах метрах от окровавленного Эдика – Дима повалил на снег свою жену. Красную куртку сложно было перепутать с чем-то еще.

Тепло взяло его. Тепло нашло лыжников в начале маршрута.

Надо спешить. Пока оно занято – надо спешить.

Алина завизжала, как раненый зверек, но вопль тут же умолк. Красная куртка Димы плюхнулась поверх распластанного тела.

Эдик побежал прочь, к полю.

- Надо уезжать… - всхлипнул он. – Это тепло!

У самого дома Эдик остановился, мокрый от пота, ничего не соображающий, задыхающийся. Взгляд упал на машину.

- Я убил Юру… - выдохнул он. – Надо…

Бред. Юра ж отказался ехать. То ли приболел, то ли… Мысли ворочались неохотно. Они спотыкались о невидимый блок где-то посередине, и летели кувырком. Эдик посмотрел на свои окровавленные руки с изумлением. Что это?

Дверь коттеджа распахнулась и на улице появился Кола. Он пьяно вывалился на крыльцо. Спущенные штаны цеплялись за щиколотки. На лице друга царила счастливая улыбка, а рот был красным от крови, будто он рвал сырое мясо зубами.

- Надо уезжать… - прошептал Эдик.  Он никак не мог вспомнить, зачем пришел сюда. Откуда. Почему так болят пальцы. Почему его друг перемазан кровью. И где Денис? Они ведь приехали сюда втроем.

- Двадцать, - сказал Кола.

В сердце выло, стенало, ревело чувство неправильности всего происходящего. Колючие лапы копошились в воспаленном мозгу в поисках ответа, но лишь ранили память, не в силах отыскать его под теплым саваном чуждости.

Эдика снова вырвало. Когда волна тепла вернулась, он заплакал, отпрянул. Но уже через пару секунд выпрямился, расправил плечи и встретил понимающую улыбку себя. Он увидел себя в себе. Он был на пороге и нет. Он шел по лесу и стоял со спущенными штанами.

Он был приятно опустошен. Ему было достаточно.

Саша вошел в дом, переступив через труп мужчины с расколотым черепом. Он пытался помешать. Он отказался подчиняться, как тот, у реки и его пришлось убить. Защитничек.

В гостиной на кровати лежала сломанная женская фигурка. Двадцатая. Договор исполнен.

Нужно прибраться. Нужно хорошо прибраться. Папа не должен узнать.

Когда хлопнула дверь – Саша обернулся на себя в красной куртке. Взгляды пересеклись, усилились, взорвали окружающий мир взаимопониманием.

***

Ехали они в молчании. Обычно говорливый Кола сейчас тишину не нарушал. За Островом Эдик остановил машину. Вышел из нее, попросил сигарету у Колы. Дым, вонючий с непривычки, ворвался в легкие. Голова кружилась. Он все пытался понять, куда пропал день. Перепил? Да вроде бы и не увлекался. Но чувство неправильности не оставляло. В прошлый раз, когда он ездил в Носово с Юрой – вернулся обновленным, счастливым. А сейчас…

Позади на обочину выкатился «супер Б» Дениса. Замигала аварийка.

Эдик курил, чувствуя себя разбитым на миллион осколков и неправильно собранным. Ника не отвечала на звонки, и даже это казалось чудовищно неправильным. Он будто бы и знал, что она не ответит, но не понимал, куда подруга запропастилась. Душу крутило.

Денис вышел из машины, сунул руки в карманы красной куртки. Подошел к нему, молча встал рядом.

- Не отвечает? – спросил его Эдик. Друг никак не мог дозвониться до жены. Кола не мог связаться ни со Стасом, ни с Юрой. Они все куда-то вместе учесали? Но как так вышло-то? Обычно все вместе празднуют. Но в Носово ж собирались! Почему, в итоге, они уехали в другое место?!

В голове висел туман.

- Какой-то херовый выдался Новый Год, да? – попытался пошутить Денис. – Как-то все не так, как планировалось, да?

Эдик затянулся еще раз, глядя на черную грязь трассы, налипшую на белизну окружающих полей.

- Мне тревожно, Эдуард, - покачал головой Денис. – Мне ужас, как тревожно. Что-то не так, понимаешь?

- Не ссы, - Эдик выплюнул сигарету. Подошел к другу, обнял его за плечо. Вытащил из кармана телефон. – Дружеская «себяшка».

Привычное движение пальцем. Хлоп, хлоп. Вылезает камера. Денис улыбается натянуто, в глазах страх. Щелк-щелк. Машинальная проверка кадра. Движение пальца.

Семь лиц с елкой на фоне. Семь оздоровляющих уколов в память.

- Блядь… - тихо сказал побелевший Денис. Телефон вывалился из онемевших рук Эдика и грохнулся на дорогу.

- Блядь…

***

Когда «Нива» выехала к полю - Степан нажал на тормоз. Минуту он сидел недвижимо, глядя на коттедж и вцепившись обеими руками в руль. Что-то изменилось. Дом не встречал его, как родного. Он стоял среди снегов, опустевший, чужой. Всего лишь одно из строений заброшенного поселка.

Будто жившая в нем частичка Саши окончательно ушла.

Степан вышел из машины, растер лицо снегом. Вновь глянул на коттедж, хищником затаившийся последи поля. Поправил шапку. От чувства утраты ныло сердце. Он потер грудь ладонью.

Затем влез в автомобиль, развернулся и уехал.

Отвези меня на Кереть (Карелия, Белое море)

Через три месяца после своей смерти Оля свалилась с баллона катамарана в ледяную воду порога Краснобыстрый. Позади вскрикнул Стасик, и что-то (весло?  Камень?)  стукнуло её по каске, а потом все перевернулось, поменялось. Верх-низ, небо сквозь водяную пленку, валуны, ревущая вода, красные пятна спасжилетов, золотые от осени берега.

Когда течение проволокло Олю до конца порога и выплюнуло хрупкое тело в тихую заводь – девушка выбралась на отмель с изумленной улыбкой. Вода, жажда воздуха, брызги, удары камней и полная свобода – всё это сработало лучше любого дефибриллятора.

Она снова жила, и голос Олега, цедящий ей на прощание - «шлюха…» исчез в реве воды.

Наконец-то исчез. Это слово боли и обиды, брошенное возлюбленным, было с того дня повсюду. Каталось в тесных автобусах и ютилось под капюшонами пассажиров, шуршало из соседних